отечестве». То есть с одной стороны, меня боготворят и любят, а на Сахалине, где я родился, хоть я знаю, что я их человек, в то же время встречаю некое ревнивое отношение к себе. Это нормально, и в то же время это в некотором смысле любовь, потому что зависть – это уже не равнодушие. Зависть – это сильное чувство, почти как любовь.
– Это не больно?
– Любовь делает еще больнее, чем зависть, ты же знаешь.
– Тогда поговорим о суицидах. Не было ли у Вас мыслей на этот счет?
– Нет, но у меня была одна история. В теннисе есть понятие: вынужденная ошибка или невынужденная ошибка. Вынужденная ошибка – это когда теннисисту дали такой сложный мяч, что он не может дотянуться и вынужден ошибиться. А невынужденная ошибка – это когда ему дали хороший мяч, но он ошибся. Так вот это история о том, как нелепо может прерваться человеческая жизнь. Не вынужденная ошибка – это то, что от тебя не зависит, например когда самолет, в котором ты летел, попал в авиакатастрофу, или утонул корабль, на котором ты собрался в праздничный круиз.
– Или доза оказалась большая...
– Большая доза относится скорее к вынужденным ошибкам, когда смерть ты провоцируешь сам. Когда я был студентом музыкального училища при Московской консерватории, я жил в общежитии на пятом этаже и мое окно выходило на заднюю часть Большого театра. Поэтому замечательные лошади на Театральной площади на окно нашего общежития смотрели задом.
– Как-то неуважительно к будущей звезде.
– Причем за все эти годы они так и не повернулись передом, как в сказке. Однажды мы прилично выпили, а что мы могли выпить, получая сорок рублей стипендии в месяц?
– Дешевый портвейн? – проявила я, непьющая, советскую некомпетентность.
– Мы пили имбирную настойку за 2 руб. 62 коп. – удачное соотношение цены и качества. На оставшиеся 38 копеек можно было купить кильку в томате, болгарский перец. В итоге за трешку можно было отлично выпить вдвоем, втроем или даже всей нашей комнатой. И вот одним прекрасным вечером я открыл окно на пятом этаже и подумал, что мне будет очень легко долететь до крыши Большого театра. И я практически взлетел, то есть оттолкнулся от подоконника, но в последнюю секунду мой сосед по комнате меня схватил за брюки и за рубашку, и я упал назад, прилично ударившись о бортик кровати. Но это была всего лишь травма, зато я остался жив. Прошли годы, и мой спаситель композитор Юра Потеенко написал музыку к фильму «Ночной дозор».
А до этого он работал на фирме «Мелодия» и помогал мне в выпуске моих пластинок. Вот такая тонкая грань между самоубийством или случайностью. Или нелепостью. Моя дочка, будучи у бабушки в Пятигорске, соскользнула с балкона, полетела вниз головой и вошла головой в землю. У нее был на голове обруч с пластмассовыми зубцами, так эти зубцы воткнулись в ее голову. При таких случаях гарантирован стопроцентный летальный исход, но она жива и здорова благодаря Господу Богу. Эти случаи говорят о том, что от человека ничего не зависит, он просто должен верить, молиться и надеяться.
– Поговорим о религии?
– О религии не поговорим, потому что об этом говорить нельзя. Это человек держит внутри себя, хотя если человек рукоположен, чтобы говорить о религии, он может это делать, будучи проповедником. Но это уже другая история. Я не имею на это права, не имея духовного сана. Дочь подарила замечательную вещь: маленький iPod, на котором закачала великолепные церковные песнопения и проповеди, рассказанные современным языком. Но это не те проповеди, которые рассказывают в американских воскресных церквах, а настоящие православные речи. Они объясняют те понятия, которые люди забывают, живя в миру и греша, понятия, которые забывать нельзя. О том, что люди смертны, что они могут умереть в любую секунду и что они должны быть готовы к смерти каждую секунду. При этом это не должно наполнять людей пессимизмом, а наоборот, прибавлять оптимизма, это должно наполнять жизнь радостью. Если ты можешь умереть в любую секунду, значит, ты должен быть всегда готов к смерти, то есть по возможности быть хотя бы хорошим человеком в момент смерти, а это не очень легко, практически невозможно.
– Вы боитесь смерти?
– Любой человек боится смерти. Страх смерти – один из важнейших постулатов Церкви. Человек должен бояться не умереть, а предстать на Страшном суде неготовым к этой смерти. Поэтому самая страшная песня, которую могли придумать советские авторы, это песня о жене, которая провожала бойца Красной армии на войну и говорила: «Я желаю всей душой если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой». То есть она пожелала своему любимому самого страшного, что может быть на свете, – мгновенной смерти, когда он не успеет покаяться, исповедаться и причаститься.
Стакан перед звездой меня гипнотизировал:
– В шоу-бизнесе алкоголь является избавлением от напряжения, неизбежным расширителем сосудов, как у теннисистов, или это другого рода необходимое зло?
– Это зло, и оно абсолютно не необходимо. Человек не обязан пить по любому случаю.
– Давление, стрессы, и нагрузка на публичных людей в шоу-бизнесе такая огромная, что очень тяжело выжить в этом мире, не расслабляясь.
– Это объяснение неправильное, потому что это уход от проблемы, – возразил Игорь мне, никогда даже не пробовавшей ни вина, ни водки.
– Алкоголь – это уход от проблемы?
– Нет, это твое объяснение – уход от проблемы.
– Что же тогда алкоголь?
– Есть такая детская пословица: «Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет».
Не утешительно, потому что финальное слово поговорки все равно о смерти. Но я хочу повториться, что при каких обстоятельствах человек умрет и в каком возрасте это произойдет – это не в руках человека. Невинный ребенок может умереть, когда ему только полгода от роду, он не успел ни выпить, ни закурить.
– Так что же такое алкоголь? Дурная привычка?
– Скорее всего да. Я не хотел бы показывать себя человеком, который знает, что такое алкоголь.
– Истина в вине?
– Нет, истина вовсе не в вине. Истина, наоборот, в аскетизме, поэтому она приходит к немногим. Все эти богемные творческие штучки, что нужно опустить ноги в таз с шампанским, чтобы сочинять умопомрачительные новеллы, это уже не актуально для меня. Почему я иногда выпиваю? Не знаю.
– Меня устраивает этот ответ. Давайте поговорим о вдохновении в сочинении музыки. Скажите, что же такое композиторство? Это ремесло, где достаточно знать законы производства музыки, или это удивительное искусство, неподвластное разуму и законам ремесла?
– Мне тяжело об этом говорить, потому что я знаю перед собой примеры некой музыки, великой поэзии, к которой я имею достаточно опосредованное отношение. Поэтому я не буду рассуждать о вдохновении как таковом, скажем, о вдохновении Пушкина или Моцарта, так как я не могу идти в заоблачные выси и говорить о гениях. Но что касается меня, обычного человека, я – профессиональный провинциал, так как я приехал в Москву издалека. Знаешь, движение откуда-то куда-то, из пункта А в пункт Б, абсолютно не означает движение к центру.
– А уж тем более в высоту.
– Скорее всего по кругу. Я родился в маленьком городе Холмск Сахалинской области, и когда мы переехали в город Южно-Сахалинск, то мне он показался больше, чем Нью-Йорк. Это был областной центр, там были светофоры, и это было как в кино. Следующий шаг был из Южно-Сахалинска в Москву. Тогда я снова испытал потрясение, но уже не такое, как при переезде из Холмска в Южно-Сахалинск. Я понимал, что это столица нашей Родины и что здесь живут большие люди и я должен здесь адаптироваться. Я знал, как общаться с людьми, и поэтому мне всегда это было легко, начиная с четырнадцати лет. Был еще шаг в сторону Нью-Йорка. Но потрясений не было и, видимо, уже не будет. Потом были Токио и другие города, но там я уже получал впечатления туристического характера, чем потрясения при осознании крутых перемен в жизни. И сейчас, находясь в Монако, я, к сожалению, не испытываю никаких потрясений.
– Вы находитесь в очень дорогом месте, сказочном, где миллиардерам, видимо, где-то за углом бесплатно раздают «Феррари». Так их здесь много.
– У меня нет потрясений. Что такое потрясение? Это, например, когда у тебя нет машины, ты ездишь
