фоморы…
Серебристое сияние, бегущее впереди огромного корабля и черная стена урагана сошлись над «Дочерью морей». Раздался оглушительный треск и наступила тьма.
Сначала тьма была вездесущей, потом что-то родилось в ней, и он узрел гигантское кольцо, объемлющее Мир, и кольцо это пульсировало, то сжимаясь, то разжимаясь. Он понял, что оно живое: это был исполинский змей, проглотивший собственный хвост. Внутри кольца вспыхивали и гасли мириады искр, к которым он несся с умопомрачительной скоростью.
С полным равнодушием он помыслил, что его вот-вот поглотит бездна, но под ним вдруг оказалась необъятная равнина, испещренная впадинами и холмами. Он проносился над ней, и чем дольше длился полет, тем более отчетливо он понимал, что летит над огромным ликом: то, что он принимал за горы, были уста, равнины — щеки, огромный утес оказался носом гиганта, а чистые голубые моря — очами. И понял летящий, что сам он — лишь дыхание неведомого светлого бога…
Потом лик стал удаляться и превратился в яркую звезду, сияющую на вершине огромного древа, чьи ветви пронзали мрак мироздания, корни терялись в его глубинах, а ствол был обвит гигантским змеем. Летящий оказался на одной из верхних ветвей, столь обширной, что на ней с легкостью уместились бы все земли, в которых ему довелось побывать. Посреди, словно побег этой огромной ветви, рос куст, пылавший ярким огнем. Дух летящего вошел в этот куст и слился с его горящей холодным пламенем кроной.
А вокруг выступали фигуры, столь странные, что любой смертный, находясь в бренном теле, умер бы от поразивших его — ужаса? тоски? восторга? — кто знает! Ибо нет в человеческом языке слов, чтобы описать Их, и нет среди человеческих чувств такого, что позволило бы вынести Их присутствие. И каждый из Них, не имея очертаний, виделся неким существом, и, будучи бесплотным, непрестанно облекался в телесную оболочку…
«Не может быть противоречий между нами, — провозгласил седоволосый старик в длинном черном одеянии. — Листья Мирового Древа опали и возродились вновь, с тех пор как на Землю приходил прежний Избранник. Мы должны договориться…»
«Он — Созидатель Хаоса!» — прорычало существо, столь немыслимое человеческому разумению, что описание его земными жрецами и поэтами отражало лишь бледную тень того древнего ужаса, средоточием коего оно являлось.
«Он — Несущий Гармонию!» — мелодичным голосом пропела величественная дева, прекрасная, как взмах крыла бабочки, величественная, как заоблачная вершина на рассвете.
«Воитель! Триумфатор!» — рявкнул витязь в тяжелой броне, измятой, обожженной огнем неведомых битв.
«Не ссорьтесь, почтеннейшие, — проворковал некто щуплый, облаченный в полосатый туранский халат, с мутной стекляшкой в единственном глазе, — отдайте его мне…»
И новые голоса, — грозящие, воркующие, шипящие, утробные, величественные и гнусавящие, убеждающие и требующие, — послышались со всех сторон. Сполохи невиданного сияния поглотили фигуры богов, слив их в бешено вращающийся хоровод. Они слились в единую субстанцию, Они извергли дух Избранника из его убежища в пылающей кроне, Они приняли Его…
И тогда тот, кто непрошенным явился сюда сквозь бездны мрака, узрел Его и отдалился от Него, покинув Крону и возвращаясь туда, где, волею Судьбы, ему суждено было вновь обрести свободу.
…Он услышал плеск волн, скрип обшивки, ощутил запах смолы и прикосновение к своему плечу.
— Конан!
Кого зовут этим странным именем? И может ли быть имя у того, кто духом способен возноситься к высшим сферам Мироздания?
— Конан!
Он открыл глаза и увидел бледный свет, отраженный в луже под его ногами. Трюм. Он сидит на чем- то жестком, руки его несвободны. Корабль называется «Дочь морей». Корабль, который должен был разлететься в щепки.
Человека, трясущего его за плечо, звали Сантидио. Его запястья были скованы железной цепью, лицо смутно белело в полумраке. Кажется, он был зингарским дворянином. Они вместе стояли на мостике, когда все поглотила тьма. Но куда, о боги, плыл их корабль?!
— Хвала Митре, ты жив, — радостно воскликнул Сантидио, — мы уже думали, что ты навсегда лишился разума.
— Немудрено, — проворчал кто-то, сидевший справа, — хрипел, метался, чуть с лавки не свалился, богов поминал — Нергала, Изиду, Мардука, Бела-озорника и еще этого… Ормузда. Я о таком и не слыхивал.
— Я их видел, — чуть слышно выговорил очнувшийся.
— Что ты там бормочешь, не разберу, — в голосе человека, которого звали Бандеросом, слышалась тревога. — Да узнаешь ли ты нас, Конан-киммериец? Что-то глаза мне твои не нравятся…
— Ты метался в бреду, боги тебе приснились, — сказал Сантидио.
— Я был в их обители, — негромко откликнулся варвар, — и видел… да, я видел Арэля, там, в пылающих ветвях…
— Кто такой этот Арэль, и за что с ним так жестоко обошлись? — спросил Бандерос.
— Ты видел пикта? — Сантидио придвинулся, усы и бородка казались нарисованными дегтем на его бледном лице. — Но… что это значит?
— Откуда мне знать! — память окончательно вернулась к варвару. — Быть может, Дивиатрикс уже совершил обряд. Неужели ведьма открыла свой глаз… Долго ли я был в беспамятстве? И кто, Нергал его задери, сунул нас в трюм?!
Киммериец поднес к глазам руки, скованные кандалами. Такие же браслеты были на ногах. Трое пленников сидели на лавках нижней палубы, спиной к обшивке, прикованные цепями к железным кольцам, вбитым в шпангоуты судового корпуса. Цепи, скреплявшие ножные кандалы Конана и Бандероса, были пропущены под сидениями.
— Может быть, это видение послано тебе из будущего, — задумчиво произнес дон Эсанди, — там, где ты побывал, время течет совсем по-другому.
— О чем, ради всех потаскух, вы болтаете?! — не выдержал Бандерос. — Мало того, что проклятый ван лишил меня свежего воздуха, я должен еще и терпеть компанию двух сумасшедших!
Варвар рванулся к бандиту, но цепь, державшая его, оказалась слишком короткой.
— Потише, капитан, — ощерился желтозубый. — Отгар знал, какого пса следует держать на коротком поводке! И не думай, что я тебя подставил, оковы на моих руках — лучшее тому доказательство. Ты был прав, этот ван оказался ублюдком. Когда освободимся, можешь набить мне морду.
— Как все произошло? — спросил Конан, подавив гнев. Он не слишком винил Бандероса: своим усердием рыжий ванир сумел усыпить подозрения самого капитана.
— Когда железный корабль двинулся на нас, — принялся рассказывать Бандерос, — я бросился к якорю. Все были внизу, только Отгар побежал к рулям. Но он успел заскочить в кормовую каюту, прежде чем эта штука в нас врезалась…
— Ты хочешь сказать, что железный корабль протаранил «Дочь морей»? Как же диера осталась цела после такого удара?
— Не знаю. Впереди корабля бежало какое-то сияние, и как только оно нас накрыло, я свалился замертво. Видел какие-то странные спирали и мерзкие рожи, потом пришел в себя. Вокруг был туман, на палубе полно людей, а на мостике хозяйничали Отгар и еще пяток головорезов. Думаю, они сговорились с ваном заранее и только ждали удобного случая, чтобы захватить «Дочь морей». Притащили вас с Сантидио, сковали цепями и уложили рядком возле борта. И меня туда же: очнуться-то я очнулся, только ни рукой, ни ногой двинуть не мог…
— Мы трое были сверху, и только мы потеряли сознание, — вставил дон Эсанди, — остальные, как я понял, слышали удар, а когда выбрались на палубу, судно уже оказалось в этом странном тумане. И никакого
