— Экипаж знал приказ?
— Как только мы вышли в море, я его объявил.
— Значит, экипажу он был известен.
— Так точно.
— Каким курсом вы намеревались идти?
— Северо-восточным, вдоль шведских территориальных вод. А потом повернуть на юго-восток.
— Ваши люди знали, что в Курляндии еще идут бои? Что целая армия — хотя и окруженная — оказывает героическое сопротивление?
— Большинство знало, пожалуй.
— Следовательно, они знали, что их сражавшимся товарищам необходима помощь?
— У MX-12 было задание взять раненых.
— Раненых... да, раненых товарищей, которые несколько дней лежат на косе под Либавой. И ждут. Ждут, чтобы вы отвезли их домой.
— Это нам было известно.
— Так. Известно. И тем не менее экипаж не подчинился приказу. Знал, что от этого зависит судьба раненых, и не подчинился. Из трусости.
— Это не было трусостью.
— Нет? А что же тогда?
— Я уже два года командую MX-12. И знаю людей. Это была не трусость.
— Тогда скажите, почему экипаж угрожал командиру. Почему его отстранили от должности...
— Из-за риска. Наверно, решили, что идем на слишком большой риск.
— Оценивать рискованность операции — дело командира. Он несет ответственность. Вы согласны со мной?
— Так точно.
И вдруг, когда защитник попросил его рассказать о событиях на мостике, командир посмотрел в нашу сторону. Взгляд его, скользнув по нам, остановился на штурмане, надолго; казалось, будто они разговаривают глазами, и разговор этот был не резкий, полный упреков, а скорее растерянный. Отвечая на просьбу защитника — описать случившееся с его личной точки зрения, командир упомянул сначала ходившие среди моряков слухи о предстоящем конце войны, сказал о настроениях, породивших эти слухи — еще на стоянке в порту, а не когда вышли в море, — но и признал, что на борту не было никаких нарушений дисциплины.
— Корабль шел курсом согласно приказу, — сказал он, — экипаж умело действовал в операции по спасению и при воздушном налете. Незадолго до второй вахты мостик заняли, люди были вооружены. Потребовали прекратить операцию и следовать в Киль. Я отклонил их требование. Штурман Хаймсон отстранил командира от должности. Командование тральщиком он взял на себя. Командира и первого вахтенного офицера посадили под арест.
— Господин капитан-лейтенант, — спросил защитник, — знал ли экипаж, что подписана частичная капитуляция?
— Так точно, — ответил командир.
— Когда это стало известно?
— Мы были в море уже часов десять.
— О капитуляции сообщили вы?
— Нет.
— Но вы разговаривали об этом с отдельными членами экипажа?
— Так точно.
— С кем?
— Со штурманом Хаймсоном.
— В каком духе? Вы не помните?
— Мы говорили об условиях капитуляции.
— Об условиях... Вам известно, что одним из условий капитуляции является перемирие?
— Так точно.
— Вы придерживались бы этого условия?
— Думаю, что да.
— Даже если бы на вас напали? Если бы, допустим, советские самолеты атаковали МХ-12?
— Не знаю.
— Чтобы выполнить условия капитуляции, вам пришлось бы отказаться от любого сопротивления. МХ-12 находится в зоне действия британских военных сил. Другое условие, между прочим, гласит, что все операции следует прекратить.
— Я получал приказы от штаба флотилии.
— То есть, вы выполнили бы ваше задание в любом случае? Даже если бы при этом нарушили условия капитуляции?
— Чего-то надо придерживаться.
— Господин капитан-лейтенант, насколько хорошо вы знаете свой экипаж?
— Большинство уже было на борту, когда МХ-12 базировался в Норвегии.
— Означает ли это, что вы были готовы положиться на ваших людей?
— Так точно.
— В любой ситуации?
— В любой.
— Вы когда-нибудь предполагали, что вас могут отстранить от командования судном?
— Нет... Нет.
— Как же это могло случиться, по вашему мнению? Что тут не сошлось?
— Я уже говорил: дело в риске. Многим показалось, что он слишком велик. Они считали, что у MX-12 нет шансов проскочить в Курляндию.
— Могло ли быть так, что на поведение экипажа повлияло известие о капитуляции?
— Вполне.
— Тут у вас нет никаких сомнений?
— Никаких.
— Иными словами: вы считаете возможным, что экипаж подчинялся бы вашему приказу, если бы до него не дошла весть о капитуляции?
— Нам довелось бывать вместе во многих операциях, в том числе сложных.
— Ответьте на мой вопрос.
— Думаю, если бы не объявили капитуляцию, MX-12 шел бы сейчас курсом на Либаву.
Один раз сделали перерыв. Судья со свитой удалились, командиру и вахтенному офицеру предоставили возможность покинуть помещение, но оба решили остаться. Они сидели рядом и тихо разговаривали. А мы с нетерпением — суд вышел, нас никто не стеснял, — вглядывались в командира так, словно в эту минуту напряженного ожидания должно было быть сказано нечто, касавшееся только нас и никого другого. Но... не дождались ни слова, ни оклика, ни обвинения. И вот, прервав наконец оцепенелое молчание, мы тоже начали советоваться, сосед с соседом, выслушивая и сообщая шепотом по цепочке то, что считали полезным. Только пиротехник не шептался; не обращая никакого внимания на присутствие часовых, он в полный голос заявил, что не признает этого военного трибунала, он даже назвал его «судилищем», ибо война окончена, так что выносить приговор и вообще судить можно сейчас только именем английского короля. Наверно, потому, что никто из нас ему не возражал, он сразу же по возвращении судей попросил слова, и ему разрешили сделать заявление. Слушали его неохотно, с удивлением, в какой-то момент показалось, что морской судья собирается лишить его слова; но все же он дал пиротехнику высказаться и лишь потом с сарказмом заметил:
— Меня бы удивило, если бы человек с вашим прошлым не сомневался бы в правомочности суда.
Свет в плафонах мигал, часто совсем выключался. В темноте я массировал виски и прижимал к глазу
