носовой платок — чуть влажный, он приносил облегчение. Всякий раз, когда гаснул свет, я чувствовал, как до моего плеча дотрагивается рука, рука штурмана. Он стоял рядом со мной и стоя отвечал на вопросы «орденоносного» офицера, отвечал монотонно, с паузами, иногда признавая свою вину. «Так точно, — говорил он часто, — так точно».
— Это бунт, — сказал офицер — Коллективное неповиновение приказу в открытом море — бунт. Вам известно, что за это полагается?
— Так точно.
— Вы осмелились отстранить командира от командования. В ходе военной операции. Повторяю: в ходе операции. В то время как повсюду немецкие солдаты послушно выполняли свой последний долг, вы подстрекали экипаж к неповиновению. Вы стали зачинщиком мятежа.
— В тот момент у нас была только одна цель: спасти. судно и экипаж.
— Что вы говорите! Хотели спасти судно и экипаж? Вы хотели улизнуть, удрать! Пусть другие лезут в Курляндию, а мы — по домам, хватит!
— Экипаж твердо решил прекратить операцию.
— Весь экипаж?
— Почти весь. Командир знал это.
— Вот как, командир знал. И тем не менее он придерживался приказа. И тем не менее был готов выполнить задание. Он всем показал пример, как надо исполнять свой долг... Вы думаете, он хотел пожертвовать тральщиком? Вы так думаете?
— Нет.
— Вот видите! Таким людям, как ваш командир, обязаны сотни тысяч спасенных... Таким, как он, которые были готовы чем-то рисковать, а если потребуется, и жертвовать собой.
— Мы хотели избежать жертв, бессмысленных жертв.
— Вы беретесь судить о том, что такое бессмысленная жертва?
— Так точно.
— Ну и поскольку вы считаете себя на это способным, вы захватили с вашей кучкой командирский мостик. Отстранили командира. И посадили его под арест.
— Если б я этого не сделал... Экипаж был полон решимости применить силу. Они вооружились сами, без моего приказа.
— Ах так... Значит, это ваша заслуга, что на борту не дошло до стычки? Что не началась стрельба?.. Я вас правильно понял? Что, отстранив командира от должности, вы предотвратили кровопролитие?
— Я попытался это сделать. Последствия мне были известны.
— В таком случае вам было также известно, что командир корабля в военно-морском походе обладает дисциплинарной властью?
— Так точно.
— Он имел право расстрелять вас. Но не сделал этого. Чтобы избежать кровопролития, он выполнил ваши указания.
Офицер, взявший на себя защиту, очевидно, знал, что штурман за время войны дважды менял тральщики, пошедшие ко дну. Он спросил, где это случилось, и штурман ответил:
— Первый раз в Нарвике, второй — при разминировании Немецкого залива.
— Что было после вашего спасения?
— После того как меня выудили, я тут же подал рапорт и попросился на корабль.
— Сколько времени вы прослужили на МХ-12?
— Два года.
— Какие у вас были отношения с командиром?
— Об этом я не хотел бы говорить.
— Вы могли бы что-нибудь сказать о его капитанских способностях?
— Мне это не положено.
— Но вы признавали их?
— Так точно. Всегда.
— И тем не менее вы не верили, что он проведет МХ-12 в Курляндию? И обратно?
— С этим никто бы не справился, даже лучший моряк.
— Откуда вы знаете?
— Я видел кладбища кораблей — у Риги, у Мемеля, у Свинемюнде... Мы оказывали помощь при многих кораблекрушениях... А сигналы бедствия. По радио мы знали, сколько сигналов SOS было передано. Восточнее Борнхольма нельзя было пройти.
— После того как вы взяли командование над МХ-12, вы получили приказ от штаба флотилии.
— Так точно.
— Что говорилось в приказе?
— Встретиться с МХ-21.
— Где?
— У Готланда.
— С какой целью?
— Вместе следовать в Курляндию.
— Этого не произошло?
— Нет. МХ-21 подожгли. При воздушном налете. Было повреждено машинное отделение, он утратил маневренность.
Морской судья допросил меня под конец. Те, которых он опрашивал до меня, будто бы почти ничего не слышали и вряд ли что видели; по их уклончивым ответам было заметно, как они старались не взвалить вину на штурмана. Судья, кажется, совсем выдохся — у него был вид больного малярией. Усталым голосом он спросил меня, видел ли я и слышал, будучи рулевым, так же мало, как и другие; я посмотрел на сидевшего напротив командира и сказал: нет. Судья поднял голову и с ироническим выражением одобрительно мне покивал, как бы говоря: вот это да, кто бы подумал!
Я решил говорить все, что знал:
— Они были в очень хороших отношениях, командир и штурман. Насколько я понимал, они старые друзья... Нет, никаких угроз я не слышал... Нет, штурман никогда не заявлял, что экипаж возьмется за оружие... Только забота о судне и об экипаже... Штурман не отдавал приказа занять мостик, ни в коем случае... Да, его голос я услышал, лишь когда заговорили о капитуляции. Насилие... Кто его посадил под арест, уже не помню... Да, те слова я точно запомнил: «беру командование на себя со всеми вытекающими последствиями». Он добавил еще: «и буду отвечать за это».
Судья слушал меня задумчиво и вдруг неожиданно спросил:
— Эй, вы плачете?
— Нет, — сказал я, — глаз болит.
Они удалились на совещание, а мы опять молча сидели напротив друг друга. Командир сидел выпрямившись, в его позе было что-то отстраняющее; я не осмелился просто встать и вручить ему письмо, которое мне доверил штурман. Пиротехник беспрерывно сворачивал самокрутки и украдкой передавал их нам — на «после». Сидевший рядом со мной штурман закрыл глаза, словно задумавшись, а радист — это было видно — боролся с усталостью, то клевал носом, то вскидывал голову.
Без приказания мы поднялись, когда вернулись судьи, и так как они не сели за стол, то и мы остались стоять. Под глазом и в виске дергало и стучало, мне вдруг почудилось, что судей стало больше, и не только это: хотя говорил один морской судья, мне казалось, будто я слышу несколько голосов и все они смешивались, перекликались, искажались и накладывались друг на друга. Говорилось о законах военного времени, которым все должно быть подчинено, о дисциплине, воинской чести и выполнении долга в последний час. Был упомянут устрашающий исторический пример: мятежные элементы на борту тяжелых боевых кораблей. Произносились заключения о товариществе на море, товариществе в бою и среди хаоса, и снова и снова о дисциплине — железной дисциплине, которая дает шанс выстоять. Чтобы эффективнее бороться с явлениями упадка дисциплины и разложения, гроссадмирал издал особые приказы; выдержки из них были в заключение процитированы. За неподчинение приказу, угрозу действием вышестоящему
