Глава 9
Между ними существовало молчаливое обоюдное соглашение — не возиться с ланчем. Как только они оказались на месте, комиссар послал сержанта так скорректировать список дежурств, чтобы перед палатой Марии Тесты немедленно появился охранник — пусть стоит там день и ночь.
Позвонил в полицию на Лидо, представился, сообщил цель звонка и спросил, знают ли там что-нибудь о водителе, который сбил вчера велосипедистку и сбежал. Нет, ничего не знают: никаких свидетелей, никто не позвонил о подозрительной вмятине на соседской машине, — ровно ничего. А ведь в утренней газете изложена эта история, опубликован и номер телефона, по которому надо звонить, если есть какая-нибудь информация о происшествии. Брунетти назвал свой номер и, что важнее, свою должность, заявив: его следует информировать немедленно по получении любых сведений о водителе или машине.
Брунетти открыл свой ящик, перерыл все вверх дном и нашел-таки забытую папку. Обратился к копии первого завещания, Фаусты Галассо, — той, что оставила все племяннику из Турина, внимательно изучил поименованное — три квартиры в Венеции, две фермы близ Порденоне, сбережения на трех банковских счетах в городе, — а также изучил адреса квартир, но сами по себе адреса ничего ему не говорили.
Взял телефонную трубку и набрал хорошо знакомый номер.
— «Бучинторо Рил Эстейт» [21], — ответил после второго гудка женский голос.
— Чао, Стефания! Это Гвидо.
— Узнала тебя по голосу. Как поживаешь и, прежде чем ответишь, скажи: не хочешь купить чудесную квартирку в Каннареджо — сто пятьдесят метров, две ванные, три спальни, кухня, столовая, гостиная с видом на лагуну?
— Что с ней не так? — спросил он сразу.
— Гви-и-идо! — воскликнула она, изумленная до предела.
— Занята и нет никакой возможности выкинуть обитателя? Нуждается в новой крыше? Сухая гниль в стенах? — спросил он.
Короткое молчание, короткий сдавленный смешок.
— В лагуне больше нет рыбы, Стефания. Ее всю отравили.
— Тогда водоросли собирай. Но квартира правда прекрасная, поверь мне! Ее купила три года назад американская чета: потратила целое состояние на ремонт — сотни миллионов, — но никто не предупредил их о воде. И вот прошлой зимой — у нас же наводнение было — у них пропал паркет, свежая покраска и примерно на пятьдесят миллионов мебели и ковров. Призвали архитектора, а он первое, что сказал — ничего поделать нельзя. Вот они и хотят ее продать.
— И сколько?
— Триста миллионов.
— Полтораста метров?
— Да.
— Это даром.
— Знаю. Не посоветуешь кого-нибудь, кто заинтересован?
— Стефания, за сто пятьдесят квадратных метров это дешево. Но и бессмысленно.
Она не отрицала и ничего не говорила.
— У тебя есть кому предложить? — наконец нарушил он молчание.
— Да.
— Кому?
— Немцам.
— Вот и хорошо, надеюсь, ты им продашь.
Отец Стефании три года был военнопленным в Германии — Брунетти знал, что говорит.
— Если тебе не нужна квартира, то что, Гвидо? Сведения?
— Стефа-а-ания! — пропел он в ответ, шутливо ей подражая. — Неужели ты думаешь, что я позвонил бы тебе из-за чего-то, кроме желания услышать твой нежный голосок?
— Ты лелеешь девичьи мечты, Гвидо. Давай быстрее: что ты хочешь узнать?
— У меня есть три адреса и имена предыдущих владельцев. Я хотел бы знать, продаются ли квартиры, и если да, то за сколько. Или, если их продали в прошлом году, — за какие цены.
— Это займет у меня день-два.
— День, а не два — возможно? — предложил он.
— Ладно, день. Давай адреса.
Брунетти назвал ей адреса трех квартир и объяснил, что женщина, по фамилии Галассо, оставила все три племяннику. Прежде чем повесить трубку, Стефания ему сообщила, что, если дело с немцами не выгорит, она ждет от него кого-нибудь, кому сбыть эту квартиру. Он согласился подумать над этим, но удержался и не сказал, что предложит ее своему вице-квесторе.
Следующее завещание — синьоры Ренаты Кристанти, вдовы Марчелло. Что бы ни делал при жизни синьор Кристанти, он это делал очень хорошо, ибо состояние его вдовы включало: квартиры (длинный список), четыре магазина, инвестиции и сбережения в целом более чем на полмиллиарда лир. Все это поделено на их шестерых детей — тех самых, которые не утруждали себя посещением ее в доме престарелых. Читая это, Брунетти дивился: как это особа с таким состоянием и шестью детьми дошла до того, чтобы окончить дни свои в доме престарелых, который управлялся монашеским орденом, давшим обет бедности. Ей пристала бы ультрасовременная клиника, располагающая любыми средствами лечения и удобствами, известными гериатрии.
Граф Кривони оставил своей вдове квартиру, где она жила, еще две квартиры и разные инвестиции — ценность их нельзя установить только из завещания. Других наследников не названо.
Сестра синьора да Пре отказала ему все, кроме оспоренной доли в пользу дома престарелых. В завещании он назван единственным наследником и не перечислено никакой конкретной собственности или вкладов, отсюда следовала невозможность установить, сколь велико состояние.
Синьор Лерини завещал все своей дочери Бенедетте, не перечислив, из чего состоит это «все», так что и здесь узнать общую стоимость не удастся.
Зазудел интерком, комиссар ответил:
— Да, вице-квесторе?
— Хотел бы с вами немножко поговорить, Брунетти.
— Да, синьор, сейчас спущусь.
Патта уже больше недели как вернулся к управлению квестурой, но Брунетти до сих пор как-то избегал любых личных встреч с ним. К прибытию его он подготовил длинный отчет о том, что разные
Синьорина Элеттра сидела у себя за столом в маленьком кабинете перед дверьми Патты. Сегодня на ней был самый победительно женственный из темно-серых деловых костюмов — ну почти такой, как двубортные, в мелкую полоску, пары, которые обожал Патта. Как и у него, из нагрудного кармашка у нее торчал сложенный белый платочек, и, тоже как у него, в центре шелкового галстука маленькая драгоценная булавка.
— Все нормально, «фиат» продала… — услышал он, войдя.
От удивления чуть не перебил ее, — мол, а он и не знал, что у нее машина. Но последовало продолжение:
— …и тут же пустила деньги в оборот — купила тысячу акций той немецкой «биотехнологии», о которой говорила тебе на прошлой неделе. — Подняла руку — знак Брунетти: хочет ему что-то сообщить, прежде чем он войдет в кабинет к Патте. — И до конца дня избавь меня от голландских гульденов. Мне
