пакетиках.
— Ему уже предъявили обвинение?
— Нет. По крайней мере, мне так кажется.
— Чего они ждут?
— Хотят, чтобы он сказал им, от кого получил таблетки.
— А разве они не знают?
— Конечно знают. Но знать — не значит доказать, и я уверен, что ты в состоянии это понять.
Последнее замечание было произнесено не без иронии.
Брунетти порой казалось, что Италия — это страна, где все знают всё и всех, вот только рот открывать никто не хочет. У себя в гостиной любой итальянец в состоянии со знанием дела и подробностей прокомментировать тайные действия политиков, главарей мафии, кинозвезд. Но в ситуации, когда эти комментарии могли бы иметь юридические последствия, Италия превращается в государство немых.
— Лука, а ты-то знаешь, кто дал мальчику наркотик? — спросил Брунетти. — Ты мог бы назвать его имя?
— Мог бы, но не стану. Это никак не поможет. Над этим парнем есть кто-то еще, а над тем — еще. — Брунетти услышал, как он прикуривает следующую сигарету.
— Как ты думаешь, мальчик расколется?
— Будет молчать, если ему дорога жизнь, — ответил Лука и тут же прибавил: — Это, конечно, преувеличение. Скажем так: если не хочет, чтобы его серьезно покалечили.
— Даже в Джезоло? — спросил Брунетти. Неужели преступность из больших городов добралась уже и до этого сонного городка на Адриатике?
— Особенно в Джезоло, Гвидо.
— Так что будет с парнишкой дальше? — спросил Брунетти.
— Ты лучше меня должен знать ответ на этот вопрос, — сказал Лука. — Если это первое правонарушение, его пожурят и отпустят.
— Он уже дома.
— Мне это известно. Я говорю абстрактно. И тот факт, что его отец — полицейский, не навредит.
— Не навредит, если история не попадет в газеты.
— Я обещал тебе. На этот счет можешь быть уверен.
— Надеюсь, — отозвался Брунетти.
Поскольку тема была исчерпана, после затянувшейся паузы Брунетти осведомился:
— А что у тебя? Как ты сам, Лука?
Лука откашлялся, и от этих хрипов Брунетти стало не по себе.
— Все так же, — выговорил он наконец и снова стал кашлять.
— А как Мария?
— Эта корова? — рассердился Лука. — Все, что ей надо, — это мои деньги. Ее счастье, что я позволяю ей оставаться в доме.
— Лука, она мать твоих детей! — пробормотал Брунетти, чувствуя, что Берточчо еле сдерживается, чтобы не обрушить на него свой гнев. И он прав: зачем было лезть в его личную жизнь?
— Гвидо, я не буду с тобой это обсуждать.
— Прости, Лука. Ты знаешь, я говорю это только потому, что вы мне не чужие.
— И я это знаю, но все меняется. — Они помолчали, а когда Лука снова заговорил, голос его звучал отчужденно. — Я вообще не хочу говорить об этом, Гвидо.
— Понимаю, — согласился Брунетти. — Извини, что не звонил так долго.
Памятуя о дружбе, которая продолжалась много лет, Лука вежливо отозвался:
— Но ведь и я не звонил.
— Это неважно.
— Да, это неважно, — добродушно, со смехом согласился Лука, и смех перешел в приступ кашля.
Переждав приступ, приободренный Брунетти спросил:
— Если ты узнаешь еще что-нибудь, сообщишь мне?
— Конечно, — пообещал Лука, явно собираясь положить трубку.
И тогда Брунетти решился на последний вопрос:
— Лука, ты сказал, что знаешь и того, от кого мальчик получил наркотики, и тех, кто повыше?
В голосе Луки снова появилась настороженность:
— Что ты имеешь в виду?
— Занимаются ли они… — Брунетти был не вполне уверен, как назвать то, чем они занимаются. — Занимаются ли они этим бизнесом в Венеции?
— Ох, — вздохнул Лука. — Насколько я понимаю, в Венеции им негде развернуться. Население слишком старое, а молодежь, если нужно, едет на материк.
Безусловно, это было эгоистическое чувство, но Брунетти обрадовался услышанному. Да и любой человек, у которого двое детей-подростков, независимо от того, насколько он уверен в их сознательности и предпочтениях, будет рад узнать, что в городе, в котором они живут, в обороте не так уж много наркотиков.
Интуиция подсказала Брунетти, что больше никакой информации он от Луки не получит. Да и знание имен людей, которые продают наркотики, ничего не изменит.
— Спасибо, Лука. Береги себя.
— Ты тоже, Гвидо.
Вечером, после того как дети пошли спать, он рассказал Паоле об этом разговоре и о вспышке гнева Луки при упоминании имени его жены.
— Я знаю, тебе он никогда не нравился, — констатировал Брунетти, словно извиняясь за поведение Луки.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Паола.
Они сидели на противоположных концах дивана и отложили свои книги, когда Гвидо начал разговор. Брунетти долго думал над ее вопросом:
— Мне кажется, что ты на стороне Марии и сочувствуешь скорее ей, чем Луке.
— Но Лука прав, — сказала Паола. — Она корова.
— А я думал, она тебе нравится.
— Она мне действительно нравится, — уверила Паола. — Однако это не мешает мне согласиться с Лукой, когда он говорит, что она корова. Но виноват в этом он сам. Когда они поженились, она была стоматологом, а он потребовал, чтобы она оставила работу. И потом, после рождения Паоло, Лука сказал, что зарабатывает достаточно денег, чтобы достойно содержать семью.
— И поэтому, — перебил Брунетти, — он несет ответственность за то, что она превратилась в корову?
— Да! — Паола, вспомнив старые обиды, нанесенные подруге, говорила теперь жестко и отрывисто. — Это он перетащил семью в Джезоло, потому что так ему было удобнее следить за клубами. И Марии пришлось поехать.
— Никто не приставлял к ее голове пистолет, Паола.
— Конечно, никто не приставлял. Но она была влюблена. — Она заметила его недовольство и поправилась: — Хорошо, они были влюблены, поэтому она уехала из Венеции в захолустный курортный городок и стала домохозяйкой и матерью.
— Это не так уж плохо, Паола.
Несмотря на его гневный взгляд, она осталась при своем мнении:
— Я знаю, что это не плохо. Но она бросила профессию, которую любила и в которой преуспела, и заперла себя в четырех стенах, чтобы воспитывать детей и заботиться о муже, который слишком много пил, курил и волочился за каждой юбкой.
Брунетти по опыту знал, что в такой ситуации лучше не подливать масла в огонь. Он молча ждал продолжения обличительной речи.
— И вот теперь, после того как прошло больше двадцати лет, она превратилась в корову. Она толстая
