— Это не эвакуация во время ядерной войны, Пертиле, — выговорил ему Брунетти.
Рулевой оглянулся, убрал руку со штурвала, и вой сирены прекратился. Брунетти казалось, что Пертиле продолжает вести катер на максимальной скорости, но воздержался от замечаний. Оставив Арсенальный позади, Пертиле резко повернул налево и проследовал мимо привычных остановок: «Больница», «Фондамента Нуова», «Ла-Мадонна-дель-Орто», «Сан-Алвизе», а затем свернул в начало канала Каннареджо. Как раз после первой остановки они заметили полицейского, стоящего на riva[11] и помахавшего им, когда они приблизились.
Вьянелло бросил ему швартов. Увидев Брунетти, полицейский отдал честь и протянул руку, чтобы помочь комиссару выбраться из катера.
— Куда идти? — спросил Брунетти, как только вновь почувствовал твердую почву под ногами.
— Вниз по этой калле, синьор, — сказал полицейский, отходя от Брунетти и сворачивая в узкую улочку, которая пролегала между каналом и районом Каннареджо.
Остальные тоже вышли, и Вьянелло повернулся сказать Пертиле, чтобы тот подождал их. Брунетти шел рядом с полицейским, остальные — за ними гуськом.
Идти было недалеко, и спрашивать, какой именно дом, не пришлось: впереди, примерно метрах в двадцати, они увидели небольшую толпу перед входными дверями, у которых, сложив руки на груди, стоял полицейский в форме.
Когда Брунетти подошел, от кучки людей отделился мужчина, но не предпринял попытки приблизиться к полицейским. Он просто отошел от других и стоял, наблюдая за приближением полиции. Он был высокий, очень бледный, и у него был самый отвратительный нос горького пьяницы, который Брунетти когда-либо видел: воспаленный, неестественных размеров, изрытый ямками и почти синий на кончике. Его физиономия напомнила Брунетти лица, которые он когда-то видел на картине старого нидерландского мастера, кажется, она называлась «Христос, несущий крест»: отталкивающие, перекошенные, не предвещающие ничего, кроме боли и зла для всех, кто попадает в пределы их зловредного влияния. Понизив голос, Брунетти спросил:
— Это тот человек, который нашел тело?
— Да, синьор, — ответил полицейский, встречавший катер. — Он живет на первом этаже.
Они подошли к этому ожившему персонажу Иеронима Босха. Засунув руки в карманы, тот нетерпеливо раскачивался с пятки на носок, будто его ждала важная работа, а полиция задерживала его.
Брунетти остановился перед ним:
— Доброе утро, синьор. Это вы нам звонили?
— Да, это я. Удивлен, что вы потрудились так быстро сюда прибыть.
Голос его был злым и враждебным, и от него за версту разило алкоголем и кофе.
— Вы живете этажом ниже? — спокойно спросил Брунетти.
— Вот уже семь лет живу! И если это дерьмо, хозяин дома, думает, что может выкинуть меня, присылая уведомления о выселении, то мне только и остается, что послать его к растакой… — Он говорил с джудеккским акцентом и, как многие уроженцы этого острова, видимо, считал, что ругательства столь же необходимы для речи, как воздух для дыхания.
— Как долго ваш сосед здесь жил?
— Теперь-то уж не живет! — Мужчина наклонился вперед и зашелся в раскатистом смехе, который окончился приступом кашля.
— Как долго он жил здесь? — повторил вопрос Брунетти, переждав приступ.
Его собеседник выпрямился и пристально посмотрел на Брунетти. Комиссар заметил белые пятна, проступившие на покрасневшей коже лица джудеккца, и желтушные белки глаз. «Свидетель попался мало что грубый, так еще и больной гепатитом», — констатировал про себя Брунетти.
— Пару-тройку месяцев. Вам надо спросить хозяина. Я не был знаком с парнем, так, иногда встречал его на лестнице, и все.
— Кто-нибудь приходил к нему?
— Не знаю, — неожиданно резко ответил мужчина. — Я интересуюсь только своими собственными делами. К тому же он был студентом. Мне не о чем говорить с такими людьми. Дерьмо народ — думают, что они все знают.
— Он вел себя именно так? — спросил Брунетти.
Мужчина на мгновение задумался, озадаченный необходимостью проанализировать частный случай, чтобы понять, соответствует ли он его общему предубеждению.
— Да вроде нет, но, как я уже говорил вам, я и видел-то его всего несколько раз.
— Назовите свое имя сержанту, пожалуйста. Он запишет ваши данные, — сказал Брунетти, указывая на молодого полицейского, который встречал катер. Он сделал несколько шагов к входной двери, и тогда сзади раздался голос человека, которого он опрашивал:
— Его звали Марко!
Брунетти попросил Вьянелло выяснить все, что можно, у соседей, и тот с готовностью устремился к кучке любопытных, стоявших у входа.
Полицейский, охранявший дверь, выступил вперед.
— Второй этаж, синьор, — сказал он.
Брунетти взглянул на узкую лестницу. Позади него уже зажглись полицейские фонарики, но маломощные лампочки не слишком помогли, будто не хотели освещать убожество подъезда: краска отслоились от стен, сплошь покрытых небольшими выбоинами, из них торчали окурки, по полу были разбросаны обрывки бумаги.
Брунетти стал подниматься по ступенькам. Запах он почувствовал еще на первом этаже. Навязчивый, тяжелый, всепроникающий, он свидетельствовал о процессах гниения и тому подобной мерзости, в нем было что-то противное самой человеческой природе. По мере приближения ко второму этажу запах становился все сильнее, и Брунетти вздрогнул, представив себе огромное количество молекул, которые обрушивались на него, цеплялись за одежду, проникали в нос и горло, — жуткое напоминание о смерти.
Третий полицейский, выглядевший в тусклом свете жутко бледным, стоял у двери квартиры. Брунетти с сожалением убедился, что она закрыта, значит, запах усилится во сто крат, если они снова откроют ее. Полицейский отдал честь и тут же отступил, сделав четыре шага от двери.
— Вы можете пойти вниз, — сказал Брунетти, понимая, что молодой человек, должно быть, стоит здесь почти час. — Выйдите на свежий воздух.
— Спасибо, синьор, — поблагодарил тот, снова взял под козырек, обошел Брунетти и пулей вылетел на улицу.
Позади себя Брунетти услышал тяжелые шаги и грохот — это эксперты-криминалисты раскладывали свое оборудование.
Он собрал все свое мужество и подошел к двери, но распахнуть ее не успел — к нему обратился один из экспертов:
— Комиссар, сначала наденьте маску.
Брунетти обернулся. Криминалист разорвал полиэтиленовую упаковку с защитной маской и протянул ее Брунетти. Точно такую же маску он дал своему коллеге. Они зацепили резиновые тесемки за уши, закрыв рты и носы. Запах химикатов, которыми были обработаны маски, забивал зловоние.
Брунетти открыл дверь, и трупный запах ударил им в ноздри, пересилив химикаты. Комиссар посмотрел вокруг и увидел, что все окна были открыты (очевидно, полицией), то есть первоначальный вид места преступления был нарушен.
Хотя его ноги наотрез отказывались двигаться вперед, Брунетти шагнул через порог. Остальные столпились за ним. Гостиная была именно такая, как он и ожидал увидеть в студенческой квартире: разбитый диван покрыт куском яркой индийской ткани, переброшенной на спинку и заправленной под сиденье и в подлокотники, чтобы создавалась видимость обивки. У стены стоит длинный стол, на нем — бумаги, книги и апельсин, который уже оброс плесенью. Два стула были заняты книгами и одеждой.
Юноша лежал на полу кухни, растянувшись на спине. Из вены на левой руке, чуть ниже сгиба локтя, еще торчал шприц, убивший его. Правая согнутая рука прикрывала лицо, и Брунетти вспомнил жест своего сына — тот так же вскидывал руку, будто защищаясь, всякий раз, когда понимал, что совершил ошибку или
