документами, это был тот, другой человек». Лоредана меня предупредила, что он обязательно солжет, будто здесь замешан какой-то другой человек из отдела, где она работает. Так что я ему не поверил: ведь на самом-то деле он все это затеял нарочно, потому что ему не удалось заполучить Лоредану. Вот он ее и ревновал.
Дольфин постарался сделать «умное» лицо, и Брунетти окончательно уверился, что он повторяет выученный урок.
— Что было дальше?
— Он назвал лгуном меня и попытался толкнуть, сказал, чтобы я его пропустил. Это было там… в том доме. — Его глаза расширились — то ли от страшного воспоминания, то ли от того, подумал Брунетти, что Дольфин вынужден рассказывать о недостойном поступке. — И он… он говорил мне «ты». Знал, что я граф, и все равно обращался ко мне так! — Дольфин посмотрел на Брунетти, как будто спрашивая, слышал ли тот что-либо подобное.
Ничего подобного Брунетти, разумеется, слышать не доводилось. Он покачал головой, словно в безмолвном удивлении, и задал вопрос, который его по-настоящему интересовал:
— И что вы сделали?
— Сказал, что знаю правду: он просто хочет навредить Лоредане, потому что ревнует ее. Он снова меня толкнул. Никто и никогда не поступал так со мной!
При этих словах у Дольфина гордо засверкали глаза. Брунетти заключил, что он ждет от людей почтительности к его титулу, а вовсе не страха перед его физической силой.
— Когда он толкнул меня, я отшатнулся и наступил на трубу, которая лежала на полу. Она откатилась, и я упал. А когда встал, труба была уже в моей руке. Он стоял ко мне спиной, но Дольфин никогда не ударит человека сзади, поэтому я его окликнул. Он обернулся и поднял руку — он замахнулся на меня!
Дольфин замялся, разглядывая свои руки: кулаки сжимались и разжимались на коленях, будто жили своей, отдельной от тела жизнью.
И рассказывал он теперь не комиссару — он заново переживал сцену, которая стояла у него перед глазами.
— Потом он попытался встать. Мы находились рядом с окном, а ставни были открыты. Он открыл их, когда вошел. Он пополз к окну. Я больше не испытывал злости. Нашу честь удалось отстоять. Поэтому я подошел посмотреть, не могу ли ему помочь. Но он боялся меня и, когда я приблизился, шагнул к подоконнику и вывалился в окно. Я подбежал, я попытался схватить его! — Его длинные пальцы с плоскими, будто расплющенными, кончиками сжались, тщетно пытаясь поймать что-то в воздухе. — Но он падал, и я не смог его удержать. — Дольфин прикрыл рукой глаза. Он тяжело дышал. — Я слышал, как он ударился о землю. Такой громкий звук! И тут кто-то подошел к двери комнаты. Я очень испугался, ведь я не знал, кто это, и сбежал вниз по лестнице.
— Куда вы пошли?
— Домой. Наступило уже время обеда, а Лоредана всегда беспокоится, если я опаздываю.
— Вы ей рассказали? — спросил Брунетти.
— О чем?
— О том, что произошло.
— Я не хотел говорить. Но она все поняла, когда увидела, что я не могу есть. Мне пришлось рассказать.
— А что сказала она?
— Что очень гордится мною, — ответил он, и его глаза осветились радостью. — Сказала, что я защитил честь семьи, а то, что произошло, — просто несчастный случай. Он толкнул меня. Клянусь Богом, это правда. Он сбил меня с ног.
Джованни перевел взгляд на дверь и, нервничая, спросил:
— Она знает, что я здесь?
Брунетти отрицательно покачал головой. Тогда Дольфин поднес ко рту свою огромную ручищу и постучал пальцами по нижней губе.
— Ох, как же она рассердится! Она не велела мне идти в больницу. Сказала, это ловушка. И была права. Я должен был послушаться ее. Она всегда права. Во всем и всегда права.
Он осторожно погладил место укола.
Брунетти задумался: какую долю правды сказала своему брату Лоредана Дольфин? Теперь Брунетти не сомневался, что Росси узнал о коррупции в Кадастровом отделе. Зато комиссар сильно сомневался в том, что в этой истории была замешана честь семьи Дольфин.
— Но вам пришлось снова вернуться в тот дом? — спросил он. Его беспокоило усиливающееся возбуждение Джованни.
— Когда произошел тот несчастный случай, там был человек… ну, кто принимает наркотики. Он пошел за мной, дошел до моего дома и спросил людей, кто я такой. Они сказали ему, ведь наше имя в Венеции знает каждый. — Брунетти услышал в голосе Джованни уже знакомые горделивые нотки. — Он дождался, пока я выйду из дома, и сказал мне, что все видел. Говорил, он мой друг и хочет помочь избежать неприятностей. Я поверил ему, и мы вернулись туда вместе и стали убирать ту комнату наверху. И тут вдруг приходят полицейские. Он что-то сказал им через окно, ну они и ушли. А когда они завернули за угол, он стал говорить, что, если я не дам ему денег, он позовет полицейских обратно и покажет им комнату. И все узнают, что это сделал я.
Дольфин замолчал, ожидая реакции Брунетти.
— А потом что было? — подтолкнул его комиссар.
— Я сказал ему: у меня нет денег, я всегда отдаю их Лоредане. Она знает, что с ними делать. Конечно, дома я сказал Лоредане. И мы туда вернулись.
Неподвижно застыв на стуле, он начал раскачивать головой из стороны в сторону.
— Мы? — переспросил Брунетти и сразу пожалел и о вопросе, и о том порыве, который вынудил его задать этот вопрос.
Вопрос и тон комиссара остановили монотонные движения, и Брунетти понял, что доверие Дольфина к нему испарилось: человек-гора сообразил, что в лагере противника прибыло.
Не дождавшись ответа, Брунетти окликнул:
— Синьор граф? Вы сказали, что вернулись в этот дом не один. Кто был с вами?
Дольфин поставил локти на стол, закрыл уши ладонями и принялся вновь раскачивать головой из стороны в сторону. Злясь на себя за то, что довел психически нестабильного человека до такого состояния, Брунетти встал и, понимая, что выбора у него нет, пошел звонить сестре графа Дольфин.
25
Она ответила официально:
— Резиденция Дольфин.
Брунетти поморщился, как от фальшивой ноты, быстро представился и объяснил цель своего звонка. Это ее не взволновало, а может, она была хорошей актрисой, сказала только, что позвонит своему адвокату и в ближайшее время приедет в квестуру. Она не проявила ни малейшего любопытства, узнав, что ее брата допрашивают в связи с убийством. Казалось, что она отвечает на обычный деловой звонок, выясняет недоразумение по поводу лишней линии на чертеже, за который не несет ответственности. Не являясь (насколько ему было известно) потомком дожа, Брунетти понятия не имел, как такие люди относятся к убийству, в котором замешан член семейства.
Брунетти не стал попусту тратить время и обдумывать, имела ли синьорина Дольфин какое-либо отношение к такому вульгарному явлению, как разветвленная система взяточничества, которую Росси, надо понимать, обнаружил в Кадастровом отделе: ведь «Дольфины ничего не делают за деньги».
Брунетти верил в это безоговорочно. Нет, систему коррупции наверняка наладил даль Карло — даль Карло, столь художественно изобразивший недоумение в ответ на вопрос комиссара, способен ли кто-то в его отделе брать взятки.
