– Определенно.
Чили нажал на стартер, все еще думая о том, что сказала Линда, и стараясь припомнить, как иногда поглядывала Дорис. Когда они уже отъехали на порядочное расстояние, он сказал:
– Видели, как поднял бровь этот Элиот? Если он так же ловко с челюстями управляется…
– Вита говорит, что он из Комптона. Она рассказывала мне, что он самоанец не чистокровный, что он немного цветной, я хочу сказать – афроамериканец. Она, конечно, тоже не употребляет слова «цветной». И что он голубой.
– Голубой телохранитель?
– Вита говорит, что он отсидел срок на Гавайях и в тюрьме обнаружил, что ему больше нравятся мужчины.
– Чтобы это обнаружить, не обязательно было попадать в тюрьму. За что его загребли?
– Она не сказала.
– А вы его полное имя знаете?
– Элиот Вильгельм.
– Бросьте – это у самоанца-то?
– Вита говорила, что это псевдоним, чтобы было как у кинозвезды.
Они ехали по пустынной в столь поздний час Сансет, и Чили только диву давался. Все еще недоумевая, он спросил у Линды:
– Вы свою музыку пишете?
– Разумеется, пишу.
– И стоящую?
– Что, вы думаете, я скажу, что музыка моя – дерьмовая? Она не просто стоящая, она настоящая, высококлассная.
Слово «высококлассная» его несколько покоробило, но он ничего не сказал.
– Где же теперь ваши музыканты?
– Подались в Остин.
– Вы играли в Лос-Анджелесе?
– По всему городу, где мы только не играли. Мы даже должны были выпустить альбом. Один тип со студии «Искусство» с крысиным хвостом прослушал нас и подписал с нами контракт выпустить целый альбом у него на фирме под маркой «Искусства». Но надо всегда помнить, – продолжала Линда, – что все эти дельцы на рекорд-студиях ни черта не разбираются в музыке. Они говорят, что руководствуются чутьем. Что вещь должна тебя заграбастать. Они могут прослушать запись и сразу сказать – пойдет или не пойдет. Я подумала тогда, что ж, если они считают, что мой стиль будет пользоваться успехом… Я взыгралась, была полна оптимизма, думала: «Чем черт не шутит!» Но потом, когда дело дошло до записи, «Искусство» выделило нам режиссера, который стал тянуть нас на банальщину – потребовал побольше ударных, медных инструментов, даже струнных прибавить кое-где. Не живого оркестра, разумеется, из компьютера, но так, чтобы казалось, что мы поем с оркестром.
– Ну и что в этом дурного? – удивился Чили и увидел, как она смерила его холодным взглядом.
– Моя группа называлась «Одесса», – сказала она ровным голосом. – Нас было трое, трое, а не целый оркестр. Я играла на металл-гитаре и пела. Дейл играл на бас-гитаре, и думаю, он не уступит Блохе из «Перцев», только Дейл голым на сцену не лезет. И Торопыга на ударных – два барабана и две пары тарелок, больше ему ничего не надо было. Ну, еще барабанные палочки. Нашим стилем был классический чистопородный американский рок, три аккорда, но никаких криков, визгов, ничего вызывающего. Металл, но со звенящей ноткой. Чтобы вам легче было понять, это что-то вроде «ЭйСи/ДиСи» с примесью Пэтси Клайн. Один критик так про нас написал.
– О-о, – неопределенно отозвался Чили и кивнул.
– Вы не понимаете, что я хочу сказать, да?
– В известной мере понимаю. Но вы не окончили вашей истории. Итак, вы подписали контракт с «Искусством».
– А когда они попытались заставить нас изменить наш стиль, мы вернули им аванс и расторгли контракт.
– Аванс большой?
– Сто пятьдесят тысяч.
– И вы его
– Если бы вы разбирались в нашем деле, вы бы не стали так говорить!
– Я разбираюсь в деньгах, – сказал Чили, – и этот вопрос мы как раз и обсуждаем.
Оба замолчали и молча доехали до восточной стороны Сансет, когда Линда сказала, что живет не одна.
– Да?
– С Карлой, землячкой. Она скоро уезжает на пару месяцев в Пуэрто-Рико на натуру. Снимается картина, где действие происходит в прошлом веке на Кубе, и Карла там у них работает монтажницей. – Линда перечислила несколько картин из тех, над которыми работала Карла, и, слушая ее, Чили по настроению в машине понял, что он все еще является директором Линды Мун.
