решительный. Жаль, что ее избранник так же, как мой Алексей, не принадлежал себе. Возможно, до меня стало доходить: предназначение женщины — терпеть и ждать. Сергея после окончания военного училища отправили в Афганистан. Советский офицер, он должен был исполнять свой интернациональный долг. Алексей был этому рад. Возможно, Зиночка вновь станет папиной дочкой?
Сергей пропал без вести. О том, что Зиночка ждет ребенка, мы с Алексеем узнали слишком поздно. Брак они не зарегистрировали.
— Как же мы проморгали? — сокрушался Алексей. — Не объяснили девочке? А она как же так опрометчиво поступила? Ведь мы с тобой поцеловались только после загса…
— Да? — улыбнувшись, спросила я.
— Кажется, — добавил он. — Или нет?
Я молчала.
— Ты такая была доверчивая, открытая. Мы любили друг друга.
— Очень, — сказала я. — И они, наверное, тоже? Разве это уж так важно, что у нее нет штампа?
— Для нее важно!
Зинаида, воспитанная таким отцом, как Алексей, даже не раздумывала, сохранять ли беременность. Решение она приняла сразу: «Буду матерью-одиночкой».
Родившуюся девочку назвали Ольгой, в честь матери Лешеньки, значит, прабабушки Ольги. Отчество пришлось дать дедушки — Алексеевна. Лешенька, по-моему, был очень этому рад. Внучка с пеленок была как две капли воды похожа на него, такая же синеглазая и обаятельная. Теперь он уже чуть больше времени проводил дома. Как-то стал тяжелее на подъем. Годы берут свое, а может быть, стала перевешивать ответственность за стольких женщин. Ведь нас теперь у него трое!
Опять пришло письмо из Франции.
Французская девочка, которую Алексей спас во время нашего свадебного путешествия, выросла, французы долечили ее, поставили на ноги. Алексей говорил, что ею занимались лучшие врачи из известного медицинского института. Он был этому очень рад. Дело его рук не пропало. Ведь могли запустить, на всю жизнь осталась бы инвалидом, прикованной к креслу! Но кажется, после тяжелой травмы ее личная жизнь не складывалась. Она часто писала нам благодарные письма с приглашением посетить их семью. Но пока эта мечта неосуществима. До Франции как до Луны! Даже на медицинский симпозиум за границу руководство клиники знаменитому хирургу Рогову выезжать не рекомендует.
Кажется, в нашей семье скоро произойдут важные события. Нашелся суженый Зиночки Сергей. Пришло письмо из госпиталя. Он лежал там с контузией и считался пропавшим без вести. Скоро он приедет в Москву и узнает о пополнении в семье. Вижу, что Зина переживает, не знает, как после такой разлуки он поступит. Сложатся ли их отношения? Ведь Олечке уже пошел третий год.
Теперь живем все вместе: мы с Алексеем, Зина, Сергей и Олечка. Зина с Сергеем все время на работе. Я много времени провожу с Олечкой. Она моя вторая жизнь. Даже Зину я любила меньше. Она была отцовой дочкой.
Алексей, спасший стольких людей, сейчас тяжело болен. И к сожалению, как это случается в жизни, не может найти врача, который бы ему помог.
Я ухаживаю за ним и отдаю все силы.
— С болезнью будем сражаться до конца, — сказал он. И сражался. Вел себя молодцом.
Признался, что не жалел меня раньше, как должен был. И если бы начать все сначала, то не поступил бы так. Я верю, что жалел бы больше. Только знаю, что если бы пришлось повторить жизнь, он бы прожил ее точно так же.
Такие мужчины, как Лешенька, рождаются один на тысячу. Когда он умер, я поняла, что получила его в качестве приза как мужа, спутника жизни, верного и доброго, самого лучшего человека на свете и заодно королевский титул — стать его любимой.
Почему я поняла это так поздно?»
На этом месте в тетрадку была вложена старинная, неплохо сохранившаяся открытка, раскрашенная в пастельные тона.
На скамейке женщина, сложившая для поцелуя губы бантиком, с откинутой назад головой. Над ней склонился красавчик в смокинге, узких панталонах и штиблетах. И одежда, и макияж — тени, густо наложенные вокруг глубоко посаженных глаз влюбленной, — свидетельствовали о далекой моде ушедшего века. Надпись внутри сердечка в углу открытки гласила: «Люби меня, как я тебя».
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
— Люби меня, — шептала кому-то во сне Оля.
— Дочь, вставай, пора!
Отец, заглянувший утром в комнату к Оле, увидел ее сладко спящей в обнимку со старой клеенчатой тетрадкой. Свет включенной настольной лампы утонул в солнечных лучах нового дня.
На полу валялась выпавшая из тетрадки открытка.
— Ой, — проснулась Оля, — я, кажется, опоздала на урок.
Она бросила взгляд на тетрадь и, вспомнив, что заснула, так и не дочитав ее до конца, аккуратно положила в ящик.
Прибежав в школу, первым делом бросилась в кабинет директора, переполненная решимости. Она скажет ему, что не права, она понимает его, понимает, что по-другому он поступить не мог! Бабушка Татьяна права! Оля не будет повторять ее ошибок!
Ручка кабинета директора не поддавалась.
— Кирилл Петрович еще не приходил, — сообщил ей охранник.
Ни домашний, ни сотовый телефон Заломова не отвечал. Сердце бешено колотилось: куда он мог пропасть? Заболел? Может, вчера она его расстроила и рана открылась вновь?
Еле дождавшись конца своего урока, она помчалась к Кириллу домой. Однако на стук в дверь никто не отозвался.
Она решила позвонить в соседнюю дверь.
— Извините, не знаете, где Заломовы?
— Отцу Кирилла Петровича ночью стало плохо, — вышла на звонок соседка. — «Скорая» ночью приезжала, в больницу забрали.
— Кирилл Петрович уехал с ним?
— Нет. Дома с утра был. Наверное, на работу ушел.
Поблагодарив, Оля вновь вернулась в школу. Может, появился?
— Максим Скобцев пропал, уже слышали? — сообщил ей преподаватель математики. — Мать звонила.
— Наверное, он опять к бабушке сбежал, — устало отмахнулась Оля. — У него в доме не все благополучно.
— Нет, — покачал головой учитель, — в том-то и дело, что он к бабушке не приходил. Даже Кирилл Петрович в лицей звонил, интересовался им.
— Заломов звонил?
— Да. Я же говорю, он очень обеспокоен.
— Вы уверены, что он обеспокоен Максимом? — удивилась Оля.
Кирилл едва знал новенького. Она несколько раз рассказывала ему о мальчике, а точнее, о его мамаше и просила Кирилла встретиться с ней. Скобцева продолжала доставать всех преподавателей в школе. Даже школьному психологу пришлось несладко.
Кирилл Петрович только покачал головой, когда Оля красочно живописала родительницу.
— Прошу тебя, поговори с ней сам, — не раз обращалась она за помощью к Кириллу.
Оле казалось, что своим авторитетом он сможет укротить пыл рьяной мамаши. Он обещал, но как-то
