Пошли! Только ты меня не агитируй! – Он неожиданно взвизгнул. – Не купишь, а за паек не продаюсь!
– Думаю, ты и за два не продашься. – Агент встал, выдернул из подоконника нож, осмотрел. – Никуда мы не пойдем. Ты что, не видишь, какой такой ваш Корней? Это же сука, каких свет божий не видел! Корней любого из вас продаст, чужими руками убьет. Он до семнадцатого был платным осведомителем. Пошли бы мы на такую подлость, он бы нам вас отдавал пачками и в розницу. Корней! Корень! Падаль. Дерьмо.
– Ну, ты не заговаривайся, – сказал вор, – Корней дело знает, честь воровскую блюдет…
– Честь? Вот я тебе сейчас покажу его честь, – агент уголовного розыска рассмеялся. – Ты в чем виноват? Если я сюда целился, то ты здесь с какого краю? Корней тебя пугает, в чужих грехах обвиняет. Зачем? Он же мне то же самое говорил, что я тебя привел, а ты – мент.
– Я? – ахнул вор.
– Ты, ты, – агент снова рассмеялся, – Красная Шапочка. Слушай, не перебивай. Корней запутался, понял, что выследили, а кто из нас, не знает. Толкает друг на дружку. Стравливает. Корней знает, сотрудник убить не может, уйти сам не захочет. Корнею нужен труп. Тогда живой замажется по самую маковку и будет им Корней вертеть, как тряпичной куклой, потом на помойку выбросит за ненадобностью. Нас с тобой на всю жизнь одной цепью сковали. Я тебя агитировать не собираюсь. Рассказывать, кто ты есть, бессмысленно, ты сам все про себя знаешь. Мы с тобой один человек, либо живы будем, либо помрем. Я тебе верю, если ты мне поверишь, выберемся.
Сынок и Хан улеглись в одну кровать, горячо дыша в лицо друг другу, долго шептались. Наконец поднялись, одевались молча, каждый думал о своем. Хан отогнул оконную решетку. Сынок выскользнул на улицу, остановился под окном, взглянул вверх.
– Я тебе поверил, – прошептал Хан. – Иди.
– Я вернусь до рассвета, – Сынок скользнул вдоль дома, свернул в знакомый проходной, где его взяли с двух сторон под руки. Он не сопротивлялся, дал подвести к тусклому фонарю. Из темноты бесшумно вынырнул Воронцов и, увидев, оторопело сказал:
– Николай?
В это время Степа Хан все еще стоял у окна и слепо смотрел в темноту. «Пути назад нет, – думал он, – и рассусоливать нечего». Он отпер дверь, шагнул в коридор и столкнулся со швейцаром, который улыбался угодливо, но дорогу не уступил.
– Далеко ли? – спросил он и хотел пройти в номер.
Вместо ответа Хан взял его за воротник форменной тужурки, приподнял и влепил пощечину, чуть ли не вытряхнув швейцара из униформы. Тот, еле касаясь носками ботинок пола, хотел закричать, Хан ударил второй раз, уже серьезно, вбивая в перекошенный рот крик вместе с зубами. Швейцар, захлебываясь кровью, терял сознание. Хан волоком протащил его в противоположный конец коридора, резко постучал в последнюю дверь: три подряд, пауза и еще два раза.
Когда человек, которого в округе называли Шульцем, открыл дверь, швейцар уже стоял на ногах, но смотреть на него было неприятно. Хан снова приподнял его в воздух, словно показывая куклу, и бросил в коридоре, а сам вошел в номер и закрыл за собой обитую железом дверь.
– Поговорим, Корней, – Хан повернулся, Корней стоял, привычно опустив глаза, но его пистолет смотрел незваному гостю в лоб.
– Считаю до трех, а уже два с половиной, – тихо сказал Корней. – Отвечай быстро, без запинки.
– От Сипатого, что гостил у тебя в мае. Сипатый просил ему должок вернуть, – Хан говорил равнодушно, глядя в угол, усмехнулся брезгливо. – Не бренчи нервами. Сядь.
Не обращая внимания на пистолет, он подошел к буфету, достал коньяк, начал по-хозяйски накрывать на стол.
Корней опустил ненужное оружие в карман халата, скользкая от пота рукоятка вывалилась из ладони, пистолет тяжело ткнулся в бедро. Корней Сипатого боялся давно, с царских времен. Сипатый знал о двурушничестве и, когда уходил из гостиницы в мае, оставляя десять тысяч, сказал: «Пользуйся пока, теперешние тебе не платят. Придут от меня, отдашь».
Корней сел за стол, взглянул на свои руки, спрятал в карманы.
Хан подвинул Корнею рюмку, кивнул, выпил, не чокнувшись.
– Люди недовольны тобой, Корней, – Хан снова налил. – Прийти тебя просят. – Он выпил и добавил: – Очень.
– Мент, которого ты привел в дом, спит? – спросил Корней; слушая свой тихий, привычно спокойный голос, порадовался.
– Я его отпустил.
– Куда? – не понял Корней.
– К своим, милицейским, – равнодушно ответил Хан. – Посоветуется с начальниками и вернется. К рассвету обещал, товарищи слово держат, не как некоторые.
Корней посмотрел в смуглое, медальной чеканки лицо и подумал, что Сипатый выбрал человека правильного. Корней молчал, не как обычно, заманивая, он запутался, не только крапленых карт не видел, масти не различал, все кровавыми каплями червей казалось.
– У тебя давно перебор, Корней, – сказал Хан. – Брось их, не разглядывай. Ты прикупил лишку, когда завел этого клоуна, Петьку Кролика. Люди, от тебя возвращаясь, немыми не становятся. Одни твердят – Корней такой, другие талдычат – иной. Сипатый все определил, говорит, мол, Корней вместо себя Петьку Кролика подсовывает, не верит нам. С Кроликом у тебя на руках двадцать два было, а ты все прикупал. Блондина велел забить за то, что мальчонка горячие камешки твоей стерве подарил. Когда люди об этом неправильном деле узнали, у тебя, Корней, в картах не двадцать два, а тридцать три оказалось. Тебе мало, ты все прикупаешь…
– Хватит, – перебил Корней. – Соберемся и потолкуем, виноват Корней, ответит. Ты в дом пришел, грязь принес да еще порядок свой установить хочешь. Ты бы сначала за собой подмыл, потом извинился бы, а уж тогда и к столу сели бы.
– Ладно, – Хан глянул на ходики на стене, – что мы с тобой один мешок с горба на горб перекладываем. Мой грех есть, но твой, Корней, – он вытянул руку, чуть ли не упираясь пальцем Корнею в грудь, – попервей моего. Что вышло? Передали мне, что ты работника по металлу ищешь. Мне малого пристегнули, и я к тебе его привел. Так малого-то ко мне пристегнули – знали, к кому. Значит, сок-то брызнул от твоей посылки. Я бы Сынка этой матери не взял бы с собой, так на моем хвосте прилетели бы. Ты что же, полагаешь, Леха- малый в проходняках ментов запутал и они домой спать дернули? Что там, в уголовке, все вислоухие? Или ты Мелентьева не знаешь? Или Воронок ихний слаще моркови ничего не кушал?
Корней хотел перебить, Хан не дал:
– Не меряйся виной, Корней. Я с Сынком, или как его, оплошал, поначалу брать не хотел, однако он в бильярдной при мне такой номер задвинул, что я разлопоушился. Думаю, ни в жизнь ментам такого исполнителя не приобресть…
– Да вроде из цирковых он, – уже миролюбиво сказал Корней. – И Сынком он был, и по церквам шастал, а потом…
– Я тоже понял, – согласился Хан. – А перед тобой не открылся, потому что, когда дворами шли, я хвост засек. Думаю, что такое, вроде бы раньше чисто было, а как с Лехой-малым столкнулись, хвост вырос. Решил подождать, приглядеться. Корней – человек, каждый знает, однако жизнь всякое показывает. Ты согласен, Корней? И то, что ты за Корнея этого шута выдавал, тоже подозрительно. Скажи?
Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, стол мешал, а то могли бы сцепиться зубами.
Не ответил Корней, оскорбление проглотил, однако такая ненависть его прихватила, что понял: не жить им двоим на свете. Напрасно Хан ждал ответа, пауза дала возможность Корнею подумать, проанализировать ситуацию.
Парень знал приметы Корнея. Обрисовать его могли два человека: Сипатый и Мелентьев. Ничего, кроме слов, у парня нету, доказать он ничего не может, потому и говорит много. Корней приободрился, решил помолчать, пусть парнишка выговорится.
Хану надоело ждать, и он продолжал:
– После утрешней нашей беседы ясно стало, запутался Корней, выход ищет и толкает нас лбами, чей черепок не расколется, того Корней себе и возьмет, – он улыбнулся, сверкнул белыми зубами. – Или я ошибся, Корней?
