Перед начальством на скамейках тесно сидят механизаторы. Поодаль — рука на перевязи — стоит «опытный седой» Иван Петров, косится в сторону Бабкина. За Бабкиным, низко склонив голову, сидит Павлуня, тихий, ко всему равнодушный.
— Товарищи! — встал Ефим Борисович. — Положение с прополкой сложилось у нас тяжелое.
Бабкин слушал директора и думал: а когда положение было легким? Весной не хватает кормов, летом — людей, осенью — машин.
Сейчас каждый тоже знал: медлить с прополкой нельзя — жара, прут сорняки. Выступал, пристукивая кулаком по столу, молодой секретарь парткома Семен Федорович; говорили, горячо размахивая руками, юные бригадиры, солидно высказывались с мест пацаны-механизаторы.
— Городских позвать, — сказал Трофим.
— А сколько это будет стоить? — нахмурился директор.
— Разрешите? — поднялся главный бухгалтер. — Я вот тут набросал... Если городские будут работать у нас только три дня и в том количестве, которое вы, Трофим Иванович, просите, то совхозу это обойдется в десять тысяч рублей. Это не считая питания.
— Ого! — сказали трактористы, а Трофим почесался.
— Одними руками ничего не сделаешь, — сказал вдруг с места Бабкин. — Нужно и технику, и химию вместе использовать. Мы вот в училище пробовали...
— Вы! «В училище»! — передразнил его «опытный седой». — Работаешь без году неделя, помолчал бы.
Все оглянулись на Бабкина.
— Говори, говори, звеньевой, — сказал директор, с удивлением приглядываясь к Бабкину. — Говори смелей.
Но взъерошенный Бабкин махнул рукой и обиженно сел.
— А ты что скажешь, Алексеич? — спросил вдруг директор и повернулся к Павлуне.
Тот поднялся. Народ притих, разглядывая его, длинного и глазастого. Уши у Павлуни засветились.
— А я это... на расчет подал.
Народ загудел. Бабкин стал кусать губы. Павлуня доверчиво помаргивал глазами. Директор ласково спросил:
— Ты что, очумел?
Ничего не мог добавить Павлуня, он молил Бабкина о подсказке. Бабкин, подняв голову, в сердцах вымолвил:
— Ты на меня не смотри! Ты сам за себя отвечай, теткин сын!
Кто-то из молодых шоферов хохотнул, но другие, люди в возрасте, в седине, недоуменно смотрели на Павлуню.
— Я же говорил, не потянут они! — зашумел Трофим. — Земли наши климовские тяжелые, не для молокососов!
— Погоди, — остановил его директор и с улыбкой обратился к Павлуне. — Ты что-то напутал, да? Ты просто не подумал, верно?
— Не, — вздохнул Павлуня, тоже улыбаясь. — Я заявление... на расчет...
— Объясни! — потребовал Трофим.
Проехал высокий трескучий трактор, и не стало слышно, что там еще молол Павлуня, помаргивая чистыми глазами. Колесник протарахтел, Павлуня закрыл рот.
— Не пущу! — сказал Трофим, стуча кулаком по столу. — Ты что же, работы мне хочешь сорвать? У меня людей нет, понял?
— У меня гланды, — беззащитным голосом произнес Павлуня, и народ, остывая, по-другому поглядел на него, синего да носатого...
ОДИН
Бабкин остался один. Время пришло трудное. Из земли, приподнимая ее хребтом, наперегонки лезли разные травы — и необходимые, и вредные, вроде лебеды да сурепки. По грядкам среди девически стыдливой морковки нахраписто продирались, пихаясь локтями, мосластые сорняки. Малочисленное Мишино звено замаялось, воюя с дикой зеленью.
На помощь пришли химики, они поливали грядки особыми ядами-гербицидами, которые жгли сорняки, как огонь, скручивая их в сухую пружину. Работа шла осторожная: химия, обжигая врагов, могла приглушить и морковку. Поэтому часто наведывался агроном по защите растений, и Бабкин торчал тут же, настороженно поглядывая.
Подъехал на «козлике» с а м.
— Как? — бросил ничего не значащее словцо, и Бабкин ответил в том же духе:
— Ничего.
Ефим Борисович стал зорко глядеть, как бегает над грядками шассик. Спросил вроде между прочим:
— Чем поливают?
Бабкин ответил без запинки, и Громов сказал весело:
— Точно! В нем, говорят, вся сила! Лей, не жалей.
— Это, чай, не вода, — посопел звеньевой. — Это химия... А вон речка, близко.
Директор с каким-то непонятным задором откликнулся:
— Ну и шут с ней! Тебе-то что за дело? Зато урожай получишь, сорняки победишь! А речка — она далеко. Подумаешь!
Глаза его смотрели в упор, торопили с ответом.
— Тут подумаешь, — усмехнулся Бабкин. — Если не думать — все погубишь: и речку, и рыбу, и лес. В руках у нас такая сила, что без головы никак нельзя.
Ефим Борисович отвернулся, ласково покряхтел и размягченным, не директорским голосом сказал:
— Это ты очень верно говоришь, парень! Думать нужно! Крепко нам с тобой думать, как урожай получить и красоту уберечь.
Когда загудел завод и рабочий народ потек к понтонному мосту, Мишино поле уже славно провоняло химией и едко дымилось навстречу заре. Люди, проходя мимо, морщились, что-то кричали Бабкину, он в ответ только помахивал им рукой со своего высокого скрипучего трона.
Посверкивая спицами, проехала на велосипеде тетка, на руле у нее висела большая хозяйственная сумка, сзади, к багажнику, был привязан бидон.
— Вернешься? — спросила она, притормаживая. — Или твою комнату дачникам сдать?
— Сколько? — спросил Бабкин.
И тетка, поняв по-своему, тут же ответила:
— Рубль в сутки! Это деньги, на дороге не валяются.
— Обдираете, — покачал головой Бабкин.
Тетка обиделась и пустилась догонять народ. Берегом реки плелась длинная косолапая фигура в новой кепке. Бабкин остановил шассик и спрыгнул к братцу.
— На работу?
— На работу, — ответил Павлуня, со страхом поглядывая на черные заводские трубы.
— Пашка, Пашка, хватит дурака валять! Вот наше поле, вон наши обязательства, вот шассик дожидается — садись!
— Нет, — тихо ответил Павлуня. — Пускай она со своим механиком смеется. Не такой я человек, чтобы надо мной смеялись. Я лучше пойду.
— Нельзя тебе уходить — пропадешь!
— Пусть! — с неожиданным упорством возразил Павлуня. — Пусть она радуется!
Бабкин не стал больше уговаривать: в его груди билось такое же разбитое сердце.
Когда прогудело в другой раз — берег был пуст. Бабкин исподлобья смотрел на реку, где шумно и
