штанах, из кармана торчали зеленые, только со склада рукавицы.
Иван Петров получил спецодежду вместе с сыном, но, как человек запасливый, припрятал ее пока и красовался в таком одеянии, какое и чучело постыдилось бы напялить на себя. Брюки на коленях разодрались, клочьями вылезала вата.
— Идет, деятель! — проворчал он, увидя Бабкина. — Не ценят у нас опытных.
— Ничего. Оботрутся, — сказал Модест.
Он выражался короткими, рублеными фразами, Иван же Петров, любитель узорчатой речи, ответил сыну такими словами:
— Разве они являются ведущей частью? И позаслуженней имеются.
— Точно, — отрубил Модест, и оба замолчали, потому что Бабкин подошел близко и мог услышать.
— Привет товарищу звеньевому! — с ехидством сказал Иван. — А Евгению особый привет!
— Здорово! — ответил Женька, плюхаясь рядом с ним на скамейку. — Что суров, Иван Петров?
Иван понял, что сейчас Женьку лучше не задевать. Он поспешно отвернул лицо — без бакенбардов, с редкой щетиной, но с таким же, как у Модеста, фамильным носом. Женька, однако, не унимался. Он проскакал глазками по дырам на его одежде, и молодой голос вознесся над тракторами, заглушая репродуктор:
— Ты что, по колючей проволоке елозил? Аль гуси тебя щипали?
— Ты не очень-то, — нахмурился Иван. — Помолчал бы.
— А мне сегодня не молчится! У меня аппетит на разговоры! — Женька решил доконать Ивана за вчерашнее.
Тот понял это и, вскочив, пошел к Бабкину. Сапоги у него так скособочились, что казалось, он идет на голенищах, Женька захохотал.
— Звеньевой! — засвистал Иван, подступая к Бабкину. — Уйми своего! Иль я до Громова дойду! До парткома доберусь.
Когда Ивана задевали за живое, он высказывался просто и понятно.
Бабкин посмотрел на Женьку. Тот забормотал, бегая глазками:
— А я чего, я ничего! Делать-то мне чего?
А дел у совхозных механизаторов и осенью и зимой по самую маковку.
Только Женьке хоть бы что! Смотрит, улыбается. Ни интереса в глазах, ни тревоги — пустота. Словно не на земле родился — на облаке, будто не крестьянский сын, а мотылек.
— Ветошь бери, поедем на заправку, — сказал Бабкин, подавив вздох.
— Мне думается, скоро мы не заправимся, — неопределенно высказался Иван Петров.
А сын его пояснил, опустив глаза:
— Вики нету. Ушла.
— Опять? — неизвестно чему обрадовался Женька. — Ловка!
— Спокойно, товарищи! — убеждал механизаторов молоденький озабоченный инженер. — Заправщицу найдут! Через десять минут!
— Жди ее появления не ранее, чем завтра, — сказал Иван, а Модест согласно кивнул.
Женька потер руки:
— Наработались! Пойду пока с прессой ознакомлюсь! — и помчался галопом набираться ума.
Павлуня, осмелев при Бабкине, вдруг выступил из-за его спины и монотонно, без точек, запятых и прочих знаков препинания произнес:
— Безобразие это нельзя же так она же не первый раз нужно директору сказать...
— Во-во! — отозвался Иван Петров. — Сбегай, ежели ты такой очень сильно ретивый!
Павлуня ушел за Бабкина и больше не высказывался.
Звеньевой неторопливо двинулся в красный уголок. За ним нехотя подался Модест со своими баками и без головного убора — он до самых морозов хвалился пышными русыми кудрями. Побрел от нечего делать Иван Петров, позади всех потопал Павлуня.
В просторном красном уголке по стенам висели плакаты и лозунги, лежали на столах шашки, шахматы и стопки журналов. Возле окна красовался бильярд размером с футбольное поле, такой же зеленый. Обычно в рабочее время шары запирали в шкаф, но сейчас они звонко щелкали, катались по гладкому полю. У бильярда, словно рыцари на турнире, стояли друг против друга с киями в руках взъерошенный Женька и взлохмаченный инженер.
— А там трактора ждут, — набычившись, сказал Бабкин.
В это время Женька точным ударом вогнал шар в лузу и подскочил от азарта. Инженер с раздражением крутнулся к Бабкину:
— Я же сказал: побежали за ней! Не ясно, что ли?
Женька, прицеливаясь кием, брякнул:
— Пузырь за ней всю жизнь бегает — никак не угонится!
— Ты! — начал наливаться кровью Модест. — Ты что сказал?! Да я тебя!..
Неизвестно, что сотворил бы Модест с неразумным Женькой, если бы не вошел главный агроном и первый заместитель директора Василий Сергеевич Аверин.
— Собрались? — спросил он тенорком, обегая всех взглядом. — А техника стоит?
Василий Сергеевич вырастил нынче небывалый урожай капусты и после этого стал говорить громко, других не слушая, и в голосе его появилось раздражение.
Легкого Женьку выдуло в коридор, и он, высовываясь, делал знаки остальным.
— Ну, а ты, не наигрался? — повернулся Василий Сергеевич к Павлуне, что смирно отирался у стенки.
Павлуня, косолапя от смущения, зашагал к двери — в нее, узкую, когда-то уже успели проскочить, как намыленные, и тощий Иван Петров, непревзойденный в речах, и круглый Модест, солидный в движениях. Они стояли в коридорчике, тянули шеи, слушали.
Инженер присел к шахматному столику и что-то быстро писал. Вид у него был такой деловой, что надо бы ходить на цыпочках и говорить «тссс!».
Аверин бросил на него подозрительный взгляд, потом поглядел на Бабкина и своим новым, недавно приобретенным раздражительным голосом спросил, думает ли звеньевой вообще сегодня приступать к работе или он собирается и дальше гонять шары.
Инженер улизнул, сунув бумажку в карман и покачивая головой. В красном уголке остались только Аверин да Бабкин, не считая народа, торчащего в дверях.
— Вика сбежала, — начал было объяснять Бабкин главному агроному.
Но Василий Сергеевич, не дослушав, зашумел:
— Это не твоего ума дело! Твое дело — указания выполнять! Вот и выполняй!
Бабкин, потемнев, подошел к телефону, поднял трубку.
— Директора можно? Ефим Борисыч, Бабкин это. У нас трактора стоят, а мне говорят: не мое дело.
Главный агроном выхватил из рук звеньевого трубку и сказал в нее сердито:
— Ефим Борисович, мы эти мелочи сами уладим! Что? — Он послушал и, сведя обгорелые брови, закричал так, как мог позволить себе кричать только мастер высоких урожаев: — А я считаю, что не всякому нужно лезть в дела руководства! Полагаю, что данный случай вообще не касается дирекции! Здесь инженер разберется! Что?! Может, мне лично бегать за всякой заправщицей?!
Трубка задребезжала. Василий Сергеевич отодвигал ее все дальше от покрасневшего уха, морщился: когда Громов сердился, он гремел. И главный агроном, заметно сникнув, стал отвечать потише, но все еще с раздражением:
— Хорошо, я дам указание! Да-да, прослежу лично! Конечно, это и меня касается! Да, понимаю, не маленький.
Он положил трубку, потом медленно надвинулся на Бабкина, встал над ним, огромный, как Змей Горыныч. Бабкин, подняв лицо, смотрел прямо в его глаза, не моргая, не бледнея. Крепким боровичком врос он в землю — не сковырнуть просто.
— Чего смеешься? — хмуро спросил Аверин. — Рад?
Бабкин чуть усмехнулся:
— Доволен. Здорово он вас.
