— Держи его! — закричал Трофим.
Прямо на Павлуню, выставив рога, трусцой бежал огромный серебряный зверь. Кнута Трофим не возил. Павлуня схватил с тележки хворостину, замахнулся. Козел испугался, видно, длинной фигуры, встал, клоня рога, за которые ухватил его Павлуня. Хрипло дыша, подходил Трофим. Вид у него был такой злой, что парень, загораживая собой животное, сказал торопливо, как мог:
— Держу, держу!
Трофим все же ткнул скотину в серебряный бок:
— Для тебя сеяли, что ли?! Давай его в телегу!
Козел заупрямился. Тихо блеяли его подруги.
— Лезь, тебе говорят! — закричал потный Трофим. — Может, тебе ковры персидские подать?! Лезь, Иваново племя!
Вдвоем они вволокли рогатого в тележку. Трофим подстегнул лошадку, и она, обиженная, показала завидную прыть. За тележкой, мелко перебирая острыми копытцами, побежали козы.
Так и проскакали они на виду у всего села. Козел сидел важный, бородатый. Павлуня душевно обнимал его. Впереди сутулился Трофим. Варвара, чуя зверя, сильно косилась и фыркала.
Остановились около крепких ворот.
— Уже? — расстроился Павлуня, которому страх как не хотелось вылезать из нагретого сена, от теплого козла.
Он увидел большой дом — не хуже и не лучше прочих хорошовских: синяя калитка, зеленый палисадник, веселое крылечко, кирпичные стены. Сзади дома — ухоженный сад, впереди — огород, хорошо взрыхленный под зиму. И теперь еще в нем зеленело что-то покрытое пленкой. Поблескивали стекла небольшой теплички.
Павлуня сквозь планки палисадника с опаской заглядывал во двор: нет ли кусачего кобеля. Сарай был, колодец стоял, скромно красовался еще какой-то хозяйственный сруб, а будки с дырой и оскаленной песьей мордой не имелось.
Павлуня ожидал, когда Трофим первым войдет в калитку, над которой висел почтовый ящик с замком и надписью для верности: «Петров».
— Иди, иди, — сказал Трофим, набрасывая на козла тяжелый плащ, который постоянно возил с собой в непогоду.
— А вы?
— Я к этому куркулю не ходок!
Павлуня нашарил меж планками задвижку, поковылял. Шапку он стащил с головы, полпути не дойдя до крыльца, а сапоги скоблил о рогожку минуты три, пока Трофим не крикнул: «Телись!» Парень постучал и вошел сперва в холодную терраску, потом, скинув у порога сапоги, ступил на кухню. Там было тепло и пахло обедом.
— Кто? — спросили из комнаты.
— Я.
— У двери постой — наследишь!
Павлуня увидел в кресле перед телевизором самого хозяина. Он сидел чистый, в валенках и вдумчиво смотрел кино про муравьев. Без своей грязной робы он казался не таким тощим.
Сбоку от хозяина примостился Женька с банкой варенья на коленях. Лопал, облизывая ложку, как Мальчиш-Плохиш. Павлуня даже улыбнулся, вспомнив мультик. Женька насупился.
Кино кончилось. Иван встал, подошел к Павлуне:
— Ну, где твоя бумажка липовая?
Парень вытащил приказ, но Ивану не отдал, дождался Модеста. Тот, увидев Павлуню, не обрадовался:
— Чего надо?
Иван ответил за гонца:
— Приказ тебе приволок. Лично.
— Вот, — протянул Павлуня бумагу.
Отец и сын переглянулись. Женька крутил телевизор, словно его ничего больше не интересовало. Модест стал было читать приказ, но Иван, мешая ему, приговаривал:
— Иди, иди, вкалывай! Поманили тебя — беги! Все равно хорош не будешь! В лес тебя, на каторгу! За какую провинность? Вспомни, как он тебя! Вспомни!
Модест вспомнил: баки его дрогнули.
— И не ходи, не думай! — кричал Иван, размахивая кулаком. — С твоим талантом тебя везде примут! С двумя руками распростертыми! Дай-ка!
Он вырвал у сына приказ, разорвал его, бросил на ковер.
— Видал? Так и передай Ваське Аверину: Петровы, мол, обид не прощают!
Из другой комнаты выплыла высокая красавица, в желтом, с красными петухами, халате до пят. Халат в талии тонко перехватывался пояском. Золотые Золушкины волосы были распущены по плечам. Она посмотрела на ковер и сказала голосом заправщицы Вики:
— Очумели, что ли? Собери огрызки!
Модест тут же нагнулся, собрал бумажки, поглядывая искоса на Павлуню. Иван взял их у него, сунул гонцу в ладонь:
— Передай Ваське. Лично.
Павлуня краснел, шевелил губами, таращил синие глаза, стоя на пороге с остатками приказа в кулаке.
— Чего глаза рачишь? — усмехнулся Иван. — Гляди — выскочат!
Павлуня выпрямился.
— Торгаш чертов! Хапуга проклятый! Куркуль вонючий! — со вкусом обсасывая каждое слово, выговорил он.
Робость прошла. Парень с большим удовольствием смотрел, как моргает Модест и как Иван широко открывает рот. Женька живо повернулся и ждал, что будет. А Вика громко и одобрительно сказала:
— Ай да Пашка!
— Сопляк! — слезно вскричал наконец Иван, не выдумав ничего лучше.
Павлуня с тем же спокойствием ответил:
— Лучше сопляком быть, чем подлым.
Сказал и сам удивился законченности своих речей. Надел шапку, пошел к двери, но Иван кричал ему в спину:
— А ты кто такой?! Кто тебе дал право?! Я тебе разве должен?!
Павлуня через плечо посмотрел на него, увидел Трофима, который с трудом удерживал в тележке козла, и проговорил:
— Трофим там... израненный... Разве он за огурцы твои страдал?
Модест решительно подошел к полированному шкафу, пнул попавшегося под ноги пуделька, настежь распахнул зеркальные дверцы. Рванул — полетели на пол брюки и платья.
— Сдурел?! — кинулась было Вика, но супруг медленным торжественным жестом остановил ее, вытащил из дальнего угла черный пиджак и надел его не спеша.
На пиджаке брякали две медали.
— Гляди, — печально сказал он Павлуне. — Я тоже. На фронте. Мирном.
— До последней капли пота! — забрызгался Иван.
Модест силился затянуть пиджак — полы на животе не сходились. Павлуня насмешливо поглядывал на него. Иван хотел пошуметь еще. Вика с досадой подняла бровь:
— Хватит. Надоело.
Иван примолк, а красавица лениво сказала посыльному:
— Ну, насмотрелся на наше житье? Уходи — все равно дальше порога не пустят: ковры у них, чертей.
Молодая и гордая, она ни лицом, ни статью не походила на Петровых и казалась золотой рыбкой среди головастиков. Павлуня глядел на нее и недоумевал, как это они сговорились жить вместе — некрасивый
