Осадив лошадку, парень разглядел, что он в шубе, и порадовался материнской догадливости.
Трофим, не снимая тяжелой шубы, наброшенной поверх его легкого пальто, завалился вместе с ней в сани, зашуршал сеном, свежим, пахучим. Павлуня подоткну длинные полы ему под бока, подпихнул под локти сенца, не спросясь, сам уселся за кучера, деловито осведомился, куда править.
— Прямо, — сказал Трофим.
Варварушка, пофыркивая, не спеша побежала мимо клуба и музыкальной школы, мимо больших домов — к маленьким, от фонарей — во тьму. Скрипели полозья. Павлуня, забывший уже этот милый звук в громе да чаду, слушал его с удовольствием.
Вот уже ушла назад узкая лесная полоска, показался заброшенный пруд. Вывернулась, как по заказу, луна из-за тучи, осветила всю, как на холсте выписанную, картину: белую скамейку, старые ивы, снежные берега.
— Погоди-ка, — произнес Трофим.
Павлуня остановил Варвару. Седок тяжело вылез, подошел, длиннополый, как боярин, к самой корявой, в дуплах, иве и снял перед нею шапку. Парень с удивлением наблюдал, как Трофим поглаживает морщинистую кору старого дерева. Вернулся он, покашливая, и, когда Павлуня спросил, куда дальше держать путь, ответил:
— Прямо.
Павлуня поехал прямо. Там, на месте бывшей Климовки, валялись бревна да чернели ямы, присыпанные снегом.
Не вылезая из саней, Трофим тыкал рукой куда-то в сырую, трудно различимую полутьму:
— Там вон, Алексеич, пасека была. А там черемуха цвела, белая. А мне только-только семнадцать стукнуло...
Парень слушал, с большим сочувствием кивал.
Они долго скрипели полозьями в снежной ночи, то под луной, то без нее. Объехали почти весь совхоз и вернулись на центральную усадьбу, сделав изрядный крюк.
— Женька где? — неожиданно спросил Трофим.
— Учится, — с сомнением проговорил Павлуня.
Но когда проезжали мимо хоккейной коробки, услыхали знакомый петушиный крик: Женька гонял шайбу.
— Не зови, пусть, — остановил Трофим Павлуню, и полюбовался распаренным хоккеистом.
Когда Павлуня подвез его к дому, Трофим попросил
— Ты за Женькой гляди, пожалуйста.
— Ага, — ответил Павлуня недоумевая.
Седок вылез, скинул с плеч шубу:
— Тепленькая. Спасибо Марье Ивановне. — Он пожал Павлуне руку и сказал совсем непонятное: — Прощай, Алексеич. Живи. И сбереги мою лошадку.
Усталый и растревоженный Пашка вернулся домой. К его удивлению, мать, любившая ложиться рано, еще не спала. И сидела она не за чаем, а над толстой книгой, что лежала перед нею на столе. Увидев книгу, сын удивился еще больше: Марья Ивановна давно ничего не читала.
Он кашлянул. Мать захлопнула книгу, унесла ее в свою комнату.
— Чай пей. Горячий, — сказала она, не показываясь.
Павлуня лег, но заснуть сразу не мог. Он лежал, слушал, как за тонкой стенкой вздыхает и бормочет мать.
ОДИНОКАЯ
С утра круто завернула метелица. Загуляли белые вихри над полями и озерами, над Гнилым ручьем и Чертовым оврагом, над огородом Марьи Ивановны.
И сразу ожили на столе Аверина оба телефона — городской и местный. Замигали в диспетчерской зеленые огоньки на пульте, раздался писк рации: всем позарез стали нужны мощные гусеничные трактора — подвезти корма на ферму, вытащить застрявший автобус, очистить дорогу. Одна за другой уходили в метель тяжелые машины. Маломощные колесники стояли под навесом в ожидании прояснения.
Парни из Мишиного звена возились в мастерской. Здесь было тихо. Ярко горели лампы. Пахло машинным маслом. Хорошо работалось ребятам, даже неугомонный Женька притих и деловито погромыхивал «железяками», промывая их в бензине. Пришел помочь в ремонте и Боря Байбара. Руки у комсорга ловкие, и, глядя на них, Павлуня вспомнил Мишу и взгрустнул.
Раскрылась тяжелая железная калитка в воротах. Подгоняемый ветром, влетел Иван Петров и закричал:
— Эй! Сам прибыл! Зовет!
В красном уголке собрались механизаторы. Они, как обычно, расселись сзади, предоставив передние места вместе со столом начальству.
— Здравствуйте, товарищи! — сказал Василий Сергеевич, положив перед собой на стол шапку с перчатками в ней и наскоро причесываясь пятерней. — Мы пришли просить вас о помощи.
Механизаторы насторожились: просить товарищ Аверин не умел, и уж если решился на это, то дело, видно, приспело серьезное.
Василий Сергеевич посмотрел на незнакомца в очках, который явился вместе с ним. Тот поднялся и сказал взволнованным голосом:
— Товарищи механики! Я представитель монтажного треста и обращаюсь к вам за помощью. На станцию прибыл срочный груз. Его необходимо немедленно доставить на строительство вашего комплекса.
В углу поднялась рука. Встал Иван Петров и осведомился:
— Какого примерно рода прибывший на данную станцию груз?
— Очень ценное оборудование, — ответил представитель треста. — Куплено за рубежом, оплачено валютой.
Услыхав слово «валюта», Иван Петров значительно поджал губы и посмотрел на представителя монтажников с уважением.
Василий Сергеевич обратился к Павлуне:
— Дорогу-то в поле начисто перемело. Вот если бы через твой проулочек? А?
Все посмотрели на Павлуню. Посмотрели по-разному: Василий Сергеевич — с надеждой, Иван Петров — с насмешкой, Боря Байбара — с тревогой, а представитель монтажников — с уважением.
У парня голова пошла кру?гом от такого дружного внимания. Однако помаленьку он пришел в себя и доверительно сказал незнакомцу:
— Если по самому краю... Знаете, где кусты?
— Не знаю, — улыбнулся представитель. — Выручайте, товарищ, — горим!
Павлуня помялся и спросил:
— А в наши тележки-то влезет?
— Влезет! Я проверял! — сказал Василий Сергеевич.
И тут пошел разговор, в котором больше участвовал Павлуня, чем Иван. Это его злило. И когда, обговорив детали, механизаторы начали подниматься с мест, надевая шапки, когда незнакомец бережно, словно невесту повел под локоток проклятого Павлуню, Иван негромко бросил ему в спину:
— А мама пустит?
И с радостью заметил, как Павлуня споткнулся на ровном месте.
Василий Сергеевич, насупив брови, оглянулся.
— А тебе, Петров, я бы не советовал ехать!
— Почему это?
— Да рейс-то невыгодный, стоит ли рисковать? — вставил Боря Байбара.
