Глава тридцать вторая
Старый Оскол зеленел садами и огородами. По булыжным мостовым с привычным рокотом двигались на волах тяжелые фуры, заваливая городскую площадь необозримыми курганами огурцов, моркови, лука, свеклы, редиса, помидоров. Белели вороха лопат, граблей, колес вперемежку с румяными гончарными изделиями. И над всем этим богатством товаров шумно лился базарный говор, мешалась русская и украинская речь.
Так было заведено исстари, и даже война не могла нарушить укоренившихся привычек.
Каждый вечер в саду играл гарнизонный оркестр, гуляли по аллеям парочки и на экране между двух деревьев бесплатно демонстрировался один и тот же фильм «Забубённая головушка».
Но со дня на день и здесь все сильнее ощущалось приближение фронта. На станции шла разгрузка воинских эшелонов, вдоль улиц проводили лошадей для армии, ехали обозы с продовольствием и снаряжением. Повсюду толпились мешковато одетые в красноармейскую форму новобранцы. Они строились, ходили с песнями, кололи штыками соломенные чучела.
Впрочем, горожане скорее с любопытством, нежели с тревогой, смотрели на военных. Завязались новые знакомства, оживились толки пересуды. Девушки подбирали себе кавалеров из разных губерний. Во многих домах дело явно клонилось к сватовству, и добродетельные мамаши кормили блинами со сметаной будущих зятьев.
Семенихин по прибытии на место сразу же приступил к формированию полка. Людей дали. Во дворе казармы их разбивали на батальоны, роты, взводы и отделения. Пехотинцы получили новенькие тульские винтовки, пулеметчики — зеленоватые, блестящие свежей смазкой «максимы», конные разведчики — лошадей, седла, шашки, карабины. Приятно было, что среди молодых необстрелянных парней оказалась значительная часть видавших виды солдат — участников мировой войны. Этот народ держался в строю и в казарменном быту тихо, с достоинством, отличался исполнительностью и делал для армии ту самую работу, какую производит цемент в стене, скрепляя отдельные кирпичи.
Сидя у окна штабного помещения, Семенихин смотрел на своих красноармейцев, с которыми в скором времени предстояло идти в бой. Ложиться в госпиталь он категорически отказался. Врач, лечивший его, настаивал хотя бы на постельном режиме, но в конце концов убедился, что рана заживает хорошо, и решил не беспокоить упрямца.
Наш медик даже не подозревал, что своим благополучным выздоровлением командир полка в значительной степени обязан заботам рыжебородого Федора Огрехова, который неусыпно пичкал его отваром разных трав, веря их целительной силе, как самой народной мудрости.
«Да, новые люди, — размышлял Семенихин, всматриваясь в каждого бойца, словно желая заранее определить, кто из них отважен, кто трусоват, на кого можно положиться в критический момент. — И комиссара нового обещали. Посмотрим, что за персона. Если пороху не нюхал — беда, не люблю с канцеляристами воевать!»
Снова и снова вспоминал он веселого Ковтуна, питерцев, москвичей, луганцев… Опускал голову, крутил черный ус. Кажется, не много времени провел на Юге — всего одну зиму, а сколько пройдено дорог, сколько добрых парней упало там, между Кубанью и Среднерусской равниной.
Во дворе нескладно торчал. Огрехов. Вероятно, он соскучился здесь от безделья, тяготился длинным днем и спокойной ночью.
Семенихин подозвал ординарца.
— Чего закручинился, старина? — спросил он с участием. — Небось на ребят захотелось взглянуть? Вижу, вижу… Я вот один — отца в пятнадцатом году задавило Прессом на заводе, мать умерла в Питере от голода, — но домой тянет. Ой, как тянет! Конечно, многие путиловцы, вроде меня, подались в иные края, а то и вовсе головы успели сложить. Однако часть товарищей осталась и теперь дерется с Юденичем. Не лишний был бы я среди них.
— Вы и нам нужны, товарищ командир, — сказал Огрехов.
Семенихин, опершись на костыль, думал. Мысли о родном заводе, о товарищах, о любимом городе тронули сердце. В такую минуту легко понять близкого.
— Далеко твои отсюда? — осведомился командир полка.
— Ежели пехом…
— Зачем же пехом? У нас есть поезда. Деньков пяток на оба конца хватит?
— Отпускаете? — встрепенулся бородач.
Мгновенно представилась ему картина встречи с детьми, крики радости, сияющие глазенки Варьки, Саньки, Польки… Но тотчас бледность прошла, как белая поземка, по обветренному лицу Огрехова. Он переступил с ноги на ногу, глуховато промолвил:
— Товарищ командир…. не надо…
— А почему?
— Не надо, — повторил Огрехов, боясь выдать неосторожным словом правду, мешавшую ему показаться в Жердевке.
Разговор прервал выросший на пороге штаба молодой статный военный, одетый в костюм цвета хаки и хромовые, начищенные до блеска сапоги. Отыскав светлыми, спокойными глазами командира полка, подошел твердым шагом, коснулся рукой козырька фуражки:
— Разрешите представиться: Жердев! Назначен к вам комиссаром.
Семенихин медленно поставил к стенке костыль и протянул руку, всматриваясь в лицо новоприбывшего,
«Ну так и есть — чистюлька!» — подумал он, невольно любуясь осанистой фигурой комиссара, напоминавшего ему кого-то из давнишних знакомых.
Потом в голове замелькали прошлогодние события московского мятежа левых эсеров; перестрелка на зеленых бульварах, огонь вражеского пулемета из окна и взбиравшийся по водосточной трубе человек с гранатой наготове…
— Э, да мы, брат, уже встречались! — воскликнул Семенихин.
Степан тоже узнал командира и, пожимая руку, улыбался.
Они и не заметили, как Федор Огрехов, схватившись за голову, опрометью бросился вон.
Глава тридцать третья
Мнение Деникина о собственном превосходстве над генералами остальных белых фронтов оправдалось.
Все усилия Колчака прорваться к Самаре, овладеть левым берегом Волги оказались тщетными. Этот незадачливый адмирал явно не годился в верховные правители России. Движение правофланговой армии на Вятку для соединения с англичанами, захватившими советский Север, тоже было приостановлено красными войсками. Колчак топтался некоторое время на месте и вдруг покатился назад, преследуемый Чапаевым, оставил Бугуруслан, Белебей, Уфу.
И хотя двадцать шестого мая Антанта снова заверила Колчака, что считает его своим уполномоченным «по восстановлению порядка в России», что готова помочь ему «посылкой боевых припасов, продовольствия и снаряжения», это уже не могло поправить дело. Белые армии на востоке распадались под ударами красных частей.
Торопясь восполнить неудачу Колчака в общих расчетах комбинированного удара, Антанта двинула на Петроград войска Юденича, стоявшие в пятидесяти километрах от северной столицы. Английский шпион Поль Дьюкс связался с контрреволюционными элементами, подготовляя восстания на пути белого генерала. Это ему частично удалось: двенадцатого июня вспыхнул мятеж на форте Красная Горка, вскоре к изменникам присоединился форт Серая Лошадь.
Но красноармейцы и вооруженные рабочие Питера, при содействии кораблей Балтийского флота, остановили врага на подступах к северной столице. Они подавили мятежные очаги и начали общее наступление против Юденича, громя и оттесняя остатки его войск к рубежам Эстонии.
