На фоне этих жестоких неудач белого движения Деникин был единственным генералом, который одерживал победу за победой. Его армии — Добровольческая, Донская и Кубанская — отрезали Юг России и, после кровопролитного сражения, взяли Донбасс, лишив Советскую республику хлеба и угля. А в первых числах июля кавказцы под командованием барона Врангеля захватили прославленный героическими боями Царицын.
В Царицыне — этом «красном Вердене» — и решил Деникин созвать военный совет, чтобы торжественно, громко, пышно ознаменовать новый, финальный, этап своего похода на Москву. В комфортабельном салон-вагоне специального поезда мчался он из Таганрога к берегам великой Волги.
К приезду главнокомандующего Царицын расцвел веселыми толпами празднично разодетой буржуазии. По улицам фланировали горделивые офицеры с дамами и сытые, преуспевающие спекулянты. Столичная знать, аристократы высшего света, прибывшие сюда на крышах вагонов и пешком, теперь щеголяли в цилиндрах и кружевах, беззаботно пересыпая французские слова с русской речью. Родовитые отцы и мамаши вывели затененных модными зонтиками перезрелых девиц.
Рабочий люд, что недавно гулко шагал по мостовым, торопясь к Сарепте, под Кривую Музгу и Поворино на помощь красноармейцам, сейчас не показывался.
На вокзале Деникин принял рапорт Врангеля и поздоровался, с почетным караулом. Затем, сидя в автомобиле, окруженный всадниками конвойной сотни, поплыл среди шумных волн экзальтированной публики, упиваясь победой и славой. Коренастый шатен пятидесяти четырех лет, с беспокойными карими честолюбивыми глазами, при больших седеющих усах и маленькой бородке, он скорее напоминал богатого помещика, одетого в генеральский мундир.
Справа и слева ликующим прибоем вздымалось многократное «ура». В машину летели пучки белоснежных лилий, алые розы. Повсюду мелькали шляпки, кокетливые улыбки, предупредительно шаркали ярко начищенные сапоги, звенели шпоры и парадные сабли. И хотя главнокомандующий примечал какую-то искусно скрытую немощность в чрезмерно накаленной толпе, в изящной нарочитости ее веселья и блеклых тонах вырождающейся красоты, ему было приятно и радостно до слез. Он то и дело поднимал руку к фуражке с белой кокардой и отдавал честь.
После грандиозного банкета, где рекой лилось шампанское, играла музыка и произносились тосты, Деникин поехал в штаб Кавказской армии. Там уже собрался весь генералитет. Высокий, сухой, постоянно суровый Врангель с немецкой педантичностью начал докладывать обстановку на фронте. По мере того как он переходил к ближайшим перспективам, главнокомандующий убеждался, что командармы уже провели совещание и договорились навязать ему свою волю.
— … Впредь до завершения операций войск генерала. Эрдели, — густым, ревущим басом читал по шпаргалке барон, — овладения Астраханью и нижним плёсом Волги, что дало бы возможность войти в реку нашей Каспийской флотилии, движение на север приостановить и закрепиться на участке Царицын — Екатеринослав, опираясь флангами на водные преграды, выделить часть сил для содействия астраханским войскам, а в дальнейшем, сосредоточив крупную конную массу из трех или четырех корпусов, действовать на кратчайшем к Москве направлении, нанося удары в тыл Красной Армии.
Деникин погладил свисающие усы, переглянулся с начальником штаба ставки генералом Романовским—быстроглазым, надменно-лукавым интриганом — и сказал Врангелю с подозрительной усмешкой: — Ну, конечно, первыми хотите попасть в Москву…
Он сказал это в легком, шутливом духе, но впечатление было такое, словно барону дали пощечину.
Врангель завидовал Деникину и претендовал на его место. Ему стоило невероятных усилий, тонкой лести, безмерных обещаний, чтобы склонить на свою сторону влиятельных генералов. Командарму Доброволии — девятипудовому гиганту в пенсне, храброму и вечно пьяному Май-Маевскому — он обещал пост военного и морского министра в случае занятия Москвы. Скрытного, внешне покладистого Сидорина— командарма Донской — прочил в начальники генштаба. Сам же якобы собирался удовольствоваться скромной должностью инспектора кавалерии.
Реплика Деникина обнажила тайный замысел соперника.
Сдерживая бешенство лишь привычкой к дисциплине, Врангель продолжал настаивать. Высокий и черный, с крестом английского короля на груди, только что полученным от британской миссии за Царицын, он считал себя героем дня и лучшим стратегом России.
— Я прошу, ваше превосходительство, подумать — сказал барон предостерегающе, резко опуская на стол сжатый кулак. — Я категорически возражаю против головокружительных темпов наступления! Надо прочно закрепить отбитую территорию и непременно соединиться с уральским фронтом Колчака! Вам известно, что в этом походе, где мы не имеем в резерве ни одного штыка, все поставлено на карту?
Деникин встал и молча направился к выходу, сопровождаемый Романовским. Тихий розовый туман блаженства, навеянный успехом, стал неожиданно меркнуть.
На всю ночь закрылся главнокомандующий в салоне, а утром велел позвать генералов и здесь, среди мягкой мебели и дорогих ковров, прочитал им приказ:
— Имея конечной целью захват сердца России — Москвы, — наступать: Добровольческой армии генерала Май-Маевского на Орел — Тулу — Москву; Донской армии генерала Сидорина развивать удар на Москву в направлениях: а) Воронеж — Козлов — Рязань и б) Новый Оскол — Елец — Кашира.
Деникин поднял голову, кольнул ненавистным взглядом злобную фигуру барона, которому надлежало попасть в столицу последним, и добавил:
— Кавказской армии генерала Врангеля двигаться по маршруту: Пенза—Рузаевка — Арзамас — Нижний Новгород — Владимир — Москва.
Кончив чтение приказа и хитро посмотрев на озадаченных генералов, Деникин хвастливо заявил:
— Да, вот как мы стали шагать! Для этой директивы мне, господа, пришлось взять стоверстную карту!
Перед отъездом в ставку Деникин неожиданно получил от Врангеля письменное донесение, что части Кавказской армии форсировали Волгу и установили связь с уральскими казаками.
Он поморщился. Небрежно кинул донесение в кучу бумаг на столе. Правда, он писал раньше, в самом начале похода, Колчаку о соединении фронтов, как первоочередной задаче, но теперь ему не хотелось делиться лаврами с побитым адмиралом.
— В настоящий момент это не является решающим фактором, — сказал он представителям прессы, — так как добровольцы, кубанцы и донцы находятся у цели.
Глава тридцать четвертая
Приказ Деникина был разослан войскам, и наступление развернулось по всему фронту. Белые ломились вперед, рассчитывая к зиме покончить с коммунизмом и зажить, как прежде, в дворянских поместьях, завладеть фабриками и заводами. Множество английских, французских, американских инструкторов, журналистов и темных дельцов следовали за огненным валом, предвещая в мировой буржуазной прессе скорую развязку.
Советское правительство спешно готовило отпор врагу. Газеты напечатали письмо Центрального Комитета партии к своим организациям: «Все на борьбу с Деникиным!» Это письмо, написанное рукою Ленина, начиналось словами:
«Товарищи! Наступил один из самых критических, по всей вероятности, даже самый критический момент социалистической революции».
В нем глубоко вскрывались причины временных успехов противника, ставились боевые задачи перед партией и народом. В нем говорилось о работе среди мобилизованных граждан и даже дезертиров, о помощи армии, о сокращении невоенной работы, об активизации патриотической деятельности в прифронтовой полосе, о военных специалистах, о беспощадном подавлении контрреволюции в тылу.
