первыми лучами солнца. Лава без криков и пальбы летела все быстрей, переходя на галоп.
Бачурин с Николкой держались на фланге москвичей. Они видели, как за ивовыми кустами вдоль ручья сосредоточивалась пехота Терехова для атаки, а из балки навстречу красной коннице нестройно выплескивались казачьи сотни. Разгоралась винтовочная и пулеметная трескотня.
Вот уже в центре боевого поля, где скакал Безбородко, шумно столкнулись первые ряды москвичей и казаков. Звякнула сталь, дико заржали кони. Началась жестокая сеча.
— Гей, хлопцы, не робей! Наши руки та сабли ще не ослабли! — зычным окриком подбадривал свою молодежь Безбородко, вертясь среди красных околышей и лампасов. — Шинкуй донскую капусту!
Левофланговая сотня белых, попав под огонь тереховского отряда, не выдержала и повернула к балке. Лишь один бородатый казак, плотный и сутулый, будто высеченный из камня, продолжал скакать прямо на Бачурина. Он сдвинул брови, перекосил изрытое оспой лицо и, занеся шашку назад, оскалил зубы. По всему было видно, что это — не просто рубака, но хитрец, который опускает клинок не там, где его ждешь.
И тут Бачурин заколебался. Натянул повод, осаживая Урагана. Ведь короткая минута, разделявшая всадников, станет для кого-то из них последней… Что же делать?
Бачурин поравнялся с Николкой и вдруг огрел Чалого плетью.
— Держись! — крикнул он парнишке и снова вытянул по крупу мерина, который понесся бешеным карьером.
У Николки от неожиданности и страха захватило дух. Он ничего не понимал. Куда девался смельчак Бачурин? Зачем посылает вместо себя на верную гибель? Мальчуган припал к гриве коня чуть живой. Все ближе видел он казака. Тот ухмылялся теперь, предвкушая забаву на «лозе».
Но в самый последний момент, когда станичник уже заносил шашку, откуда-то сбоку вывернулся Бачурин и сильным ударом срубил врага.
— За мной! Аллюр четыре креста!
Николка помчался за товарищем к деревне. Только сейчас он понял, как ловко Бачурин провел донца, сумев отвлечь его внимание на другого человека.
Два казачьих пулемета, установленные над ручьем, били по атакующей пехоте. К ним-то и направлялся Бачурин. Проскочив за избами, он вырос позади ближайшего «максима» и перекрестил наводчика клинком. Второй номер кинулся бежать, но его догнала пуля из нагана опытного разведчика.
— А ну, доброволец, не зевай! Покажи, каким местом пулемет стреляет, — скомандовал Бачурин, не спуская глаз с другого пулеметного расчета.
Николка кубарем скатился на землю. Он дал очередь по соседнему «гочкису», развернулся и начал косить сотни, заходившие московским курсантам во фланг. Казаки смешались в кучи, раздался панический крик:
— Обошли!..
И все задрожало, понеслось назад с колючего жнивья — на тыловые мажары и скотные гурты. А советская кавалерия и пехота занимали деревню.
— Полируй! — кричал Бачурин, танцуя на своем пегом Урагане.
Пленные станичники рассказывали потом, что сам Мамонтов едва не погиб от огня Николкиного пулемета. Раненый конь сбросил генерала под копыта и раздавил дорогой клинок.
Это была конечная глубина рейда, закат славы и начало позорного бегства донцов. Отсюда Мамонтов спешно повернул на юг и, забыв о торжественном обещании с налета взять Москву, писал заседавшему в Новочеркасске кругу:
«Везем родным и друзьям богатые подарки, донской казне — шестьдесят миллионов рублей, на украшение церквей — дорогие иконы и церковную утварь…»
Мамонтов хотел разгромить по пути Воронеж, но там бандитов встретили красноармейские части и вооруженные рабочие дружины. А вскоре белых настигли самолеты отряда Братолюбова, бомбя и засыпая с воздуха свинцом.
— Чего задумался, доброволец? — спрашивал в походе Бачурин, хлопая Николку по плечу. — Опять вспомнил про Ефимку? Не горюй — накроем! От нас и хвастун-генерал не надолго удрал!
Глава сорок первая
Ефим все дальше углублялся в лес. Чтобы скрыть следы на росистой траве, он прыгнул в ручей и долго бежал по воде, оступаясь в колдобины и цепляя ногами за корневища.
«Николка? — недоумевал Ефим, шатаясь и дрожа, как загнанная лошадь. — А может, и Степка тут? Облаву, поди, на меня устроят…»
Отправляясь из Орла на задание, Ефим знал, что Степан Жердев больше не работает председателем уездного исполкома. Где же он? Уехал куда или занялся землей? С налетом Мамонтова на Орловщину связывал Бритяк надежду злобной мести.
Но последние дни пребывания в корпусе Мамонтова явились для Ефима полным разочарованием. Он видел, как «храбрые» донцы все чаще заворачивали от пулеметов и залпового огня советской пехоты, как беспомощно шарахались под разрывами картечи и, воровато группируясь, уезжали самовластно на юг — к родным станицам. «Им бы связанных коммунистов рубить, — с недоброй усмешкой думал Ефим о мамонтовцах. — Нет, попробуйте сквозь пули и штыки достать Москву! Что? Коряво?»
В свежей утренней синеве редели белые туманы. Слышался тихий шелест подсыхающих трав и нежный перезвон спелых колосьев. На лугу мужики торопились управиться с сеном. В другом месте подростки верхами на лошадях боронили зазеленевший сорняком пар. А кое-где в желтеющей ниве уже маячили кудлатые головы первых косарей, разноцветные платки вязальщиц, доносился бодрый звон бруска о смоченную росой сталь, перекликались веселые голоса.
Ефим скрипнул зубами, в глазах зарябило мутной влагой навернувшейся слезы. Как далек он теперь от крестьянства! Он топтал хлеба, не чувствуя к ним жалости. Он прятался от людей и человеческого жилья, сторонился проезжих дорог. Леса и овраги — вот что осталось ему в звериной жизни! Но и такую жизнь могут взять на мушку.
Посылая Ефима навстречу казакам, Лауриц считался с возможностью неудачи мамонтовской авантюры. Для такого случая был предусмотрен второй вариант задания — активизация банды в Коптянской дубраве. И вот сейчас Ефим вспомнил об этом варианте. В сапоге у него, за поднарядником, лежал приказ Клепикову с приложением планов железнодорожных мостов, крупных советских хозяйств, военных и продовольственных складов, подлежащих уничтожению. Лауриц поручил передать «зеленому» атаману устный выговор за бездеятельность. Или трусил Клепиков, боясь снова угодить в трибунал, или обезлюдел совсем, что так безнадежно захирел и притих?
Ночью Ефим проник в Жердевку. Остановившись возле избы Васи Пятиалтынного, он оглянулся по сторонам и стукнул в окно.
— Эк, полуношники, — заворчал в сенях старик, шлепая босыми ногами. — Кто там?
— Открой…
Скрипнула щеколда, дверь открылась. Узнав племянника, одноглазый молча отступил в глубь сеней.
— Осподи Иисусе… негаданный гость, — шептал он испуганно. — Ну, чего стал? Проходи в избу! Не то заметят — обоим не сдобровать!
Не зажигая света, уселись на лавке. Разговаривали вполголоса. Вася Пятиалтынный, успокаиваясь, говорил:
— Бегаешь? Гляди, не добегайся… Больно прыток стал! Вылечился виндерочной и нырни в норку, отсидись до прихода генералов! Говорят, скоро…
— Степка где? — перебил Ефим.
— Чего? Степка-то? На войну подался… Ефим вскочил.
