Он припал грудью к желобку и долго не отрывался от живительной влаги. Снова и снова наклонялся, освежая покрытое испариной лицо, и силы возвращались к нему. Затем вымыл руки, запачканные мазутом. Рядом блаженно урчал Терехов, ловя смеющимся ртом озорную капель.
— Полный круг дали, — сказал Степан поднимаясь.
— Какой круг? — не понял Терехов.
— Не видишь? В коммуну приехали! Здесь Гагаринская роща, там жердевские поля…
Терехов удивленно свистнул: — А я думал, мы к Дроскову подались! Разведчики, напившись сами и напоив коней, делали им разводку. Один из них прибежал за Кобчиком, который улегся возле корыта. В этот момент все услышали в глубине леса конское ржание.
— В ружье! — скомандовал Степан, отстегивая ремешок кобуры.
Ржание повторилось, и донесся топот копыт. Скоро к колодцу рысцой подлетел каурый жеребец с оборванным недоуздком, обнюхал кавалерийских лошадей и опустил морду к воде.
— Гольчик, Гольчик, — позвал Степан, подходя к жеребцу.
Каурый бросил пить, обнюхал Степана и радостно заржал.
— Неужели коммунарский? — догадался Терехов.
— От агронома Витковского наследство… Добрый конь, верховой!
— Но откуда он сейчас-то?
— Должно быть, с обозом беженцев в той деревне под обстрел попал и оторвался…
Терехов решительно снял седло с Кобчика и положил на спину каурого.
— В конечном счете, везет тебе, Степан Тимофеевич! — сказал он, повеселев. — Свежий конь — большая находка!
Глава пятая
Всю ночь на станции горели составы, брошенные отступающей армией. Пламя пожара высоко вздымалось к небу, и Настя слышала отдаленный грохот рвущихся в огне снарядов.
Она стояла в лесу на пригорке и смотрела большими, печальными глазами вдаль. Ей казалось, что именно там, возле пылающей станции, прошел измученный боями Степан со своим полком. Вот он остановился, освещенный страшным заревом, и с болью глядит на гибнущие военные припасы, без которых невозможно одолеть врага…
Быстрая слеза скользнула по щеке Насти, тревожный холод проник в сердце. Запахнув на груди шубейку, Настя прислонилась к дереву, точно ища в нем поддержки. Сырой ветер, налетая, кружился и жутко завывал в оголенных вершинах осинника, берез и дубов, ронял сушняк на слежавшиеся от непогоды увядшие листья.
Настя не думала о собственной жизни, о предстоящей лесной страде. Мысли ее сейчас были мыслями народа, над которым нависла чудовищная угроза нового порабощения.
Позади зашуршали кусты. Тихонько откашливаясь, на пригорок взобрался Тимофей. Остановился рядом. Вздохнул.
— Плохи дела. Ушло войско. А тех еще нету, барчуков. Они, вишь ты, кругалем через Дросков махнули — на перехват! — И снова вздохнул. — Чья же тут власть?
— Наша, — ответила Настя не поворачиваясь.
Тимофей пожал плечами, не понимая того, что имеет в виду невестка. Переступил на месте больными ногами.
Он шел к ней и готовился вести совсем другой разговор.
— Вот что, дочка, — начал Тимофей, заглядывая Насте в лицо, — не иначе, как тебе отрядные дела в руки брать.
— Мне?
— А кому ж? Ты в городе бой вела, оружием с малолетства владеешь. Народ тебя знает. Потолковали мы сейчас между собой и решили: другого командира не искать. Соглашайся, доченька, не обижай людей отказом. А должность комиссара, то есть по партийной части, пускай останется за Гранкиным. Он малый дельный и честный, хоть и калека.
И, помолчав, добавил:
— Правда, маловато нас… Да ты не шути, во всяком деле нужен порядок.
— Я не шучу, — сказала Настя.
Над станцией вспыхнуло яркое пламя. Донесся гром последнего взрыва, и все потонуло в густой, непроглядной мгле.
Настя и Тимофей подошли к землянке. У входа сидели на старом пне Лукьян и Гранкин, тихо беседуя. Матрена и дядя Кондрат пронесли в новое жилище хвойные ветки для постелей.
— Значит, с новосельем нас, — сказал Гранкин, проходя вместе с Настей в землянку. Тусклый, мигающий свет «гасика» на столе бросал по мокрым бревенчатым стенам и накатнику расплывчатые тени. Из углов тянуло знобящей сыростью, было тихо и неуютно. Все молчалиг сгрудившись у двери.
Вдруг Настя подалась вперед, заговорила взволнованно:
— Для чего мы здесь? От белых прятаться? Мы не захотели бежать с родной земли… И теперь, когда враг обложил нас кругом, надо стать бойцами, искусными охотниками! Мы будем драться, как в августовские дни. К нам на помощь придут товарищи. Свяжемся с городом, достанем оружие… И превратим дороги, перелески в такие места, где каждого деникинца будет ждать пуля!
Она говорила с уверенностью человека, давно обдумавшего трудности предстоящих испытаний и смело идущего на них. Первоначальный замысел коммунаров — остаться в лесу для охраны своего имущества — Настя поднимала до героической борьбы народа против интервентов и белогвардейщины.
Мужики слушали, пораженные душевной силой Насти, ясностью и простотой ее слов. Тимофей кашлянул в горсть и приободрился… Кондрат, начав крутить цигарку, уронил кисет с табаком. А Гранкин вспомнил о чувствах Степана к этой женщине, которую нельзя было не любить.
— Правду сказываешь, молодуха: станем грозой на своей земле! — горячо воскликнула солдатка Матрена. — Небось, по-другому запоют беляки!
— Войскам нашим подмога будет, — рассудительно заметил Лукьян.
Настя считала необходимым установить два поста: у больших дубов на подступах к землянке и возле пруда, откуда видна вся усадьба.
— А у Мягкого колодца? — спросил Гранкин. — Там непременно за дорогой и за источником наблюдать надо!
— Жердевку нельзя без глаза оставлять, — решительно сказал Тимофей, трогая за опояской топор.
— Пока у нас мало людей, мы не можем распыляться, — возразила Настя, хотя в принципе была согласна с тем и другим…. — Не сразу Москва строилась… Дай срок— и Жердевка и прочие деревни получат от нас подмогу!
Остальные партизаны поддержали Настю.
— Не распыляться! — одобрительно кивал седой головой дядя Кондрат. — Держаться вместе, братцы! Всякий знает: ударь любым пальцем — синяк не вскочит, а сожми их в кулак — зубов не сыщешь!
Кондрат первым вызвался идти в наряд и вскоре уже стоял у подножия вековых дубов, напрягая зрение и слух и чувствуя себя, точно в молодые годы, солдатом. Он слышал, как Настя повела Лукьяна, назначенного в секрет возле пруда, как Тимофей привязывал в кустах скучавшего без других лошадей Гольчика. Гранкин рыл неподалеку, в ельнике, яму для костра, а Матрена готовилась стряпать.
Лес стонал и плакал под напором ветра. Все слабее доносилась канонада, будто размокая в толще дождевых туч. Кругом шевелилась, как живая, потревоженная холодными брызгами листва. Где-то в низине булькала вода, пробираясь от Мягкого колодца зарослями ивняка.
— Такой дождик запоздалую озимь поднимет, — сказала Настя, возвращаясь от пруда.
— Убористый, на хорошие всходы, — согласился Кондрат. — Коли матушку-ржицу отольет теперь до
