и Николкой в ближайший овраг.
Глава четырнадцатая
По Кромской к центру города мчалась легковая машина, забрызганная жидкой грязью. Дождь хлестал в толстое ветровое стекло, мешая шоферу видеть дорогу, и без того подернутую вечерней мглой. На заднем сиденье покачивались командир сформированной в Орле 55-й дивизии Станкевич и начальник штаба Лауриц, возвращавшиеся с осмотра укрепленного района.
— Это, позвольте вам заявить, не укрепления! — раздраженно говорил Станкевич, не глядя на соседа, но всю силу упреков обращая именно к нему. — Это черт знает что! Полевые окопы в неполный профиль, без соединительных ходов, без командных и наблюдательных пунктов! И почему вы решили, что подступы к Орлу нужно защищать только со стороны города Кромы?
— Я ничего не решал, товарищ комдив. Я был только начальником штаба укрепрайона, — с упрямством обиженного человека возразил Лауриц.
Станкевич качнулся на сиденье, будто от сильного толчка, удивленно поднял брови.
— Позвольте! Начальник штаба — душа всего дела! Теперь вы назначены начальником штаба моей дивизии, и я считал такую преемственность очень желательной, поскольку нам придется защищать Орел. Но если человек не уяснил своих функций…
— Я постараюсь оправдать ваши надежды, товарищ Комдив, — поспешно обернулся Лауриц, предупреждая нежелательные выводы, и доверительно прибавил: — Мы с вами — офицеры, грешно подводить друг друга.
Слова эти, казалось, не произвели никакого впечатления на Станкевича. Однако больше он не заговаривал.
Дождь лил, размывая булыжные мостовые, уносясь мутными потоками в полноводную Оку и ее приток Орлик. Ветер гремел оторванной жестью на крышах, колотил оконные стекла. Проезжавшие извозчики и автомобили, с разгона влетая в лужи, обдавали грязью прохожих, застигнутых на краю тротуара.
На Волховской комдив сухо попрощался с начальником штаба и вылез из машины. Он торопился к дочери, выросшей после смерти матери у него на руках и оживлявшей своей беззаботной веселостью служебные будни отца.
Лауриц проехал к бывшему институту благородных девиц, где находилась его квартира, и отпустил машину. Едва успел раздеться, как за дверью послышались шаги и появился доктор Цветаев. Он походил на загнанную лошадь: мокрый, тяжело дышащий, с тревожно мигающими глазами… Упав на стул, молча сверлил нетерпеливым взглядом Лаурица.
Лауриц презрительно усмехнулся.
— Видимо, доктор узнал кое о чем неприятном?
— Игорь Августович, — Цветаев подвинулся к нему, едва удерживаясь на стуле, — вы тоже слышали?
— Да, мне известно о новых назначениях в штабах. Но, доктор, не долго осталось ждать…
Цветаев перебил:
— А вам известно, что Троцкий отстранен от участия в делах Южного фронта?
— То есть, как отстранен? — медленно приподнял багровое лицо Лауриц и, словно обессилев, плюхнулся на диван.
Рискуя окончательно соскользнуть со стула, Цветаев перегнулся и зашептал:
— Сейчас у меня был Блюмкин… Действительно, в штабах идет коренная перетасовка. Многих старых военных специалистов поснимали, на их места присылают других. И, конечно, при такой рецептуре одним из первых погорел Енушкевич…
— Э, черт… Удалось ли ему оформить производством директиву о виновниках поражения?
— К сожалению, Игорь Августович, номер не вышел… Все расстрелы командиров и комиссаров частей, что производились по приказу Троцкого, отменены.
Лауриц, державший в руках малахитовое пресс-папье, грохнул, им об стол с такой яростью, что под зеленым сукном проломилась доска. Вскочил, совершенно пунцовый, зашагал из угла в угол… Истребление лучшей части командного и политического состава Красной Армии, задуманное дьявольски тонко, сорвалось!
Но тут же, пылая гневом, Лауриц подумал о себе… Не труслив был прожженный авантюрист, а качнулась-таки под ним земля. Он вспомнил негодующий тон комдива Станкевича. Как теперь повернется дело? Удастся ли приспособиться к новым людям, к новой обстановке?
Лауриц великолепно понимал, что Орел является для Деникина воротами Москвы, и готовил по соответствующей инструкции отмычку. Но в решительных мероприятиях большевиков на Южном фронте увидел он смертельную опасность. Слишком очевидны следы вредительства в укрепрайоне, в медленном формировании войсковых частей, в нарочитой запутанности штабных документов.
Раньше Лауриц гордился своей дерзостью в агентурной работе, сейчас боялся за нее. Он боялся и «погоревшего» Енушкевича, и Ефима Бритяка, подготовлявшего взрывы мостов, и Цветаева, знавшего слишком много…
Взглянув на часы, Лауриц заторопился. Он должен был уходить.
— Игорь Августович, — сказал Цветаев, читая мысли Лаурица, — стоит ли нам еще рисковать с распространением прокламации?
— Она готова? Дайте сюда!
Цветаев развинтил мундштук и вынул свернутую трубочкой бумажку с проявленным химическим способом текстом. Прокламацию прислали из штаба командующего Добровольческой армией генерала Май-Маевского для разложения красного тыла. Лауриц пробежал ее глазами:
«Братья крестьяне!
Скоро добровольцы с помощью американцев и англичан освободят всю Россию. Соберется Учредительное собрание…»
— Какая чушь! — пожал плечами Лауриц, бросая прокламацию на стол. — Я начну с того, что отниму мой фольварк у мужиков и расстреляю каждого десятого за грабеж! Но если господам добровольцам хочется поиграть в кошки-мышки, то не возражаю. Велите отпечатать и развезти по уездам.
Он помолчал, одолеваемый непривычной тревогой.
— Кстати, доктор, заканчивайте всякие дела с «левыми» эсерами. Эта мелкота уже не играет роли, отслужила, и, вероятно, скоро мы сами ее перестреляем.
— А Клепиков?
— Он еще жив?
— Я принял меры… Впрочем, состояние его внушает мало надежды.
— Тем лучше. Забудьте о нем.
Глава пятнадцатая
Надев шинель, Лауриц вышел на дождь, в хмурое осеннее ненастье. Он шагал, засунув руки в карманы. Спустился от бульвара вниз по Волховской, пересек деревянный мост через Орлик. Тусклый свет уличных фонарей отражался в зыбких лужах, и прохожие опасливо маневрировали среди этих фосфорических узоров.
Из подъезда массивного кирпичного здания — бывшего банка «Русско-азиатского общества»—вышла группа военных. Лауриц узнал Станкевича, остановившегося на тротуаре, подумал:
