«Так, поздравляю… советоваться в губком ходил! Офицер, черт возьми… без партийной указки жить не может!»
Он свернул на противоположный тротуар и, заметив рядом со Станкевичем молодцеватую фигуру Пригожина, задержался у столба. Пригожий что-то говорил, запальчиво и страстно. Долетали отдельные слова:
— На реке Ицке… окопы мелкие… сектор обстрела плохой… Я все объехал, товарищ комдив.
Затем послышался другой голос, требовательный и настойчивый. Это говорил комиссар Медведев, занятый формированием рабочего полка. Лауриц часто сталкивался с Медведевым и каждый раз был настороже. Его пугал этот известный бунтарь с Куваевской мануфактуры, которого не угомонили царские жандармы. Медведев принес из подполья, из тюремных казематов честное сердце и смелый взгляд большевика, умел глубоко и правильно оценивать события. И вот сейчас он доказывал, что за все недостатки укрепрайона люди будут платить кровью, что здесь не обошлось без вражеской руки…
«Ну, так и есть, — догадался Лауриц, — вот кто заставляет комдива инспектировать укрепленный район!»
Пройдя мимо бывшей городской думы на Кромскую, он внимательно осмотрелся вокруг и шмыгнул в парадное гостиницы. Ноги его дрожали, когда он поднимался по чугунным ступеням на второй этаж, дыхание останавливалось.
Угловой номер во втором этаже был заперт на ключ. Лауриц тихонько стукнул в дверь три раза и после минутной паузы — еще раз.
Дверь открыли…
Шагнув через порог, Лауриц притворил дверь и повернул в замке ключ. Затем вытянулся, щелкнув каблуками, как истинный солдафон. Все напускное, неестественное, что служило ему маскировкой среди советских людей, осталось за дверью. Здесь был только механический исполнитель чужой воли, безотказная пружина, которую приводила в движение хозяйская рука.
— Явился по вашему приказанию, мистер Боуллт! Посреди комнаты стоял поджарый мужчина в небрежной позе, поправляя на носу дымчатые очки.
Он улыбнулся Лаурицу, оскалив зубы, в то время как глаза его смотрели холодно и зло.
— Сразу видно, барон, что вы не совсем обрусели, — заговорил Боуллт, скроив ироническую гримасу. — Вы опоздали всего лишь на два часа сорок семь с половиной минут.
— Виноват, мистер Боуллт! Я ведь во власти большевистской стихии… — начал было оправдываться Лауриц, но самодовольный янки прервал его жестом руки и сел.
— Стихия! — чмокнул он губами, раскуривая сигару. — Надо владеть ею, как пропеллер ветром, как плотина водой! Для этой цели вы и посланы сюда, барон! Иначе вам никогда не увидеть своих прибалтийских владений!
— Я слушаю вас, мистер Боуллт! — покорно согласился Лауриц, продолжая стоять.
При содействии Троцкого Боуллт перебрасывал Лаурица то на один, то на другой фронт, стараясь упрочить за ним репутацию крупного военного специалиста. Теперь пришел срок получать проценты с вложенного капитала. Большие надежды возлагали интервенты и белогвардейцы на Лаурица в развитии успеха деникинской армии.
— Я, конечно, ждал вас не за тем, чтобы убедиться в вашем полном здравии, — заговорил Боуллт, окутываясь сигарным дымом. — Меня интересует новая ситуация на Южном фронте. Что вы об этом думаете, барон?
— Ситуация весьма сложная, мистер Боуллт, — вздохнул Лауриц.
Американец вскочил, бросил сигару и, пружиня шаги, надвинулся вплотную на выпяченную грудь Лаурица. Низкий, хрипящий голос превратился в злобное шипение:
— Вы погубили дело, барон, на которое ушли многие месяцы наших общих усилий! Почему не выполнен приказ Троцкого о расстрелах командиров и комиссаров? Вы могли поторопиться, барон! Надо было торопиться, черт возьми! Армия генерала Деникина идет на Москву только благодаря помощи союзников. Правительство Соединенных Штатов не жалеет долларов! Мы посылаем в Россию оружие, снаряжение, боеприпасы и войска. Но у большевиков неисчислимые резервы в людях! Они могут выставить миллионные армии! Тогда, барон, они дрекольем перебьют всех наших генералов!
Ухватив Лаурица за борт шинели, разъяренный американец дышал табачным смрадом в его багровое лицо. Газетные свертки трепыхались в карманах элегантного костюма, за дымчатыми стеклами угрожающе вспыхивали зрачки.
— Мистер Боуллт, — едва владея собой, произнес Лауриц. — Я сделал все, что мог… Этот идиот Енушкевич слишком много потратил времени для своего турне по фронту. Пока он оформлял материалы на командно-политический состав, театр военных действий приблизился к центру, и я вынужден был снимать головы народным героям не в далекой степной глуши, а на глазах республиканского начальства. Кроме того, в погоне за количеством наш гастролер допустил изобличающую тенденциозность, предавая трибуналу летчика Братолюбова…
— А почему нельзя прикончить летчика, если он того стоит?
— Потому, мистер Боуллт, что человек умирает один раз. Братолюбов срочно, по заданию Ленина, сформировал летный отряд и принял активное участие в поражении корпуса Мамонтова под Воронежем. Там его машину подбили, и он совершил вынужденную посадку среди казачьих цепей. Чтобы спасти командира, на землю спустился второй советский аэроплан, но попал колесом в канаву и потерпел аварию. Казаки окружили летчиков. Пилоты зажгли машины и отстреливались до последнего патрона. Потом их растерзали донцы. Какой смысл после всего этого привлекать внимание к Братолюбову?
Боуллт выпустил борт шинели. Как бы подводя черту, быстро проговорил:
— Надо спешить! Надо смелее действовать у них за спиной! Троцкий вышел из игры… Я свяжу вас с другими лицами.
— Мистер Боуллт, — сказал Лауриц, прижатый в угол, — мне опасно продолжать здесь работу…
— Опасно! А разве найдется в вашем амплуа неопасное дело, барон?
И янки оскалил свои длинные зубы.
Глава шестнадцатая
Шаг за шагом отходили советские войска по черным осенним склонам, по лесам и долинам рек Средне-Русской возвышенности. Горели деревни и города, через которые пробивался враг. Пали Фатеж и Малоархангельск, и в начале октября сражение завязалось на подступах к Орлу.
Опасения Семенихина, высказанные Степану в момент прорыва фронта о неспособности командования закрыть брешь, подтвердились. Выравнивание линий отдельными полками и дивизиями скоро превратилось в повальное отступление целых армий.
Фронт выгнулся огромной пятисоткилометровой дугой от Конотопа до Боброва. Деникин сосредоточил на нем превосходящие силы: сто двадцать тысяч штыков и сабель, шестьсот орудий, две тысячи четыреста пулеметов, броневые и летные части раздвигали границы генеральской диктатуры.
Но лучшие соединения белых — добровольцы Май-Маевского — были под Орлом. Именно здесь, на кратчайшем расстоянии к столице, пришелся форсируемый южными стратегами прорыв. Теперь сюда устремился весь «цветной» корпус Кутепова, прокладывая огнем и кровью путь на Москву.
Буржуазная пресса надрывалась победными сенсациями. Телеграфные агентства пяти континентов пели заупокойную большевикам.
И даже среди красных, особенно в штабах и тыловых управлениях, все чаще высказывалось сомнение, что можно противостоять сокрушительному натиску врага.
Полк Семенихина, измученный тяжелыми боями, занял позицию на правом берегу Оки. Позади темнели деревянные домики, сады и хозяйственные постройки орловского, предместья. А дальше из пасмурной синевы, где сливались полноводная Ока и тихий Орлик, глядел золотыми куполами церквей старый город—последняя твердыня фронта.
С железной дороги погромыхивали орудия «Стеньки Разина», и Жердев вспоминал Октябрева. Они
