совсем плохо будет теперь Бритяку, не увильнуть агроному Витковскому, Адамову…
— Папаша, нагнись, — зашептала Настя, увидев трех военных в кустарнике, и вынула из кармана браунинг. — Неужели нас заметили у Крутых Обрывов?
Глава двадцать четвертая
Трое военных спешили к оврагу, в котором притаились Настя и Тимофей. Старательно высматривая окрестности, они перебегали между кустами голого дубняка, падали ничком и снова оглядывались. Один из них был совсем еще юнец, двое других — рослые солдаты.
Вдруг из какой-то промоины вырвалась огненным пучком встревоженная лисица, метнулась от кустов. Настя видела, как солдаты испугались, затем один из них по-мальчишески рассмеялся.
— Душа в пятки ушла, ей-богу…
Голос показался Насте знакомым, а Тимофей, насторожившись, сказал:
— Слышь, дочка, не стреляй! Это Николка…
— Ах, батюшки! — лицо Насти вспыхнуло румянцем, глаза засияли от радости. — Он! Не от Степана ли?
Но почему Николка бежал с юга, когда Красная Армия дралась на севере? И что за люди с ним?
Настя и Тимофей поняли, что Николка и его спутники даже не подозревали об их присутствии. Солдатам надо было поскорее миновать редкий дубняк и скрыться в овраге. Вот они достигли косогора, где метнулась, лиса, и стремглав скатились в низину.
До партизан донесся приглушенный голос Николки:
— Не больше трех верст осталось… А тот лес я вдоль и поперек знаю.
Тимофей сунул за опояску приготовленный топор, вздохнул.
— Прячутся, видно, ребята. Погони боятся. Идем за ними — в Гагаринской роще объявимся.
Так двигались они друг за другом, хоронясь от людского глаза в ложбинах, пока не зашумели перед ними могучие дубы и не распахнулась гостеприимная лесная чаща. На опушке Николка оглянулся, легкий крик изумления и торжества вырвался у него из груди: следом шли отец и Настя.
— Папашка! Папашка! — закричал Николка и, бросившись на грудь старика, зарыдал.
— Дитё малое, — ласково говорил Тимофей, склонившись над сыном. — Нашелся! А мамки нету… Уехала с внучатами — и я вот тоже осиротел.
Спутники Николки смотрели молча, явно не одобряя такую шумную встречу. Потом один из них, что помоложе перевел взгляд на остановившуюся женщину и внезапно расплылся белозубой улыбкой.
— Видишь, Касьянов? — толкнул он локтем соседа. — Никак сама Настя Огрехова?
Касьянов промолчал.
Но Бачурин не сомневался в своей догадке. Он узнал бы эту молодую женщину за версту, так как много слышал о ней от Николки.
Настя подошла к ним.
— Здравствуйте, товарищи. Куда путь держите?
— От свата к зятю, — угрюмо сказал Касьянов, — поминки справляем… где ночевать, не знаем…
— Наверное, отставшие красноармейцы? О ночлеге не тревожьтесь. Добрые селяне еще не перевелись на свете хотя живут они теперь по-солдатски, в лесу.
— Про ночлег это он зря, — вступил в разговор Бачурин, — мой приятель не в духе… Вышла, понимаете, неудача. Под станцией Кшенью залучили нас, голубчиков, в плен…
— Ах, вы из плена? — оторопев, промолвила Настя. Между тем расстроенный до слез встречей с сыном
Тимофей звал всех к дому.
— Чего же мы тут стоим? — говорил он, здороваясь за руку с Касьяновым и Бачуриным. — Дочка, гости у нас дальние, — пора бы и за стол. Мальчонка-то, видать, совсем изголодался, — жалостливо посмотрел старик на тоненькую шею Николки.
— Голод—особая статья. Прихворнул Николка, — участливо отозвался Бачурин. — Пришлось из-за него задержаться неподалеку отсюда, кипятком с душицей отпоили — ничего.
— В Пушкарской слободе скрывались, у Красова, — добавил мальчуган. — Помнишь, Настя, железнодорожник такой был в нашем отряде?
— Машинист паровоза, силач?
— Вот, вот. Его белые хотели расстрелять, да он из контрразведки убежал…
Настя заинтересовалась словами Николки. Она ни на минуту не оставляла мысли — связаться с городом. Красов мог оказать ей большую помощь.
Настя спросила Бачурина и Касьянова:
— Из вас никто в саперах не служил?
— Я кавалерист, — ответил Бачурин. — Может, ты, Касьянов, на германской был в саперах?
Касьянов буркнул:
— Мне лошадей доверяли, как порядочному, сбрую и повозку. Ездовой, одним словом.
— Жалко! — невольно вырвалось у Насти.
В Гагаринской роще партизаны окружили гостей и, пока готовился обед, занялись расспросами.
— Эге, моей выучки наводчик, — приветствовал Николку, сидя возле новенького пулемета «льюиса», безногий Гранкин. — Не горюй, брат, и тебе машинку достанем!
— Дядя Яков, покажи, — Николка потянулся к оружию.
— Ругал я твоего малого. Думал, сбежит, — признавался Касьянов Тимофею. — На то и ладил. Мол, родители спасибо мне скажут, ежели вернется сынишка добром. У меня тоже в Дроскове остался вояка, года на два постарше.
— Охотился в армию?
— Норовил пришиться… Да я в день отъезда штаны ему спустил, и — хворостиной! А потом увидел Николку, вроде бы своего Андрюшку встретил — душа перевернулась. И пристроился-то к маршевой роте довольно чудно: спас людей от погибели — крушение предотвратил.
После обеда Настя приготовила в землянке теплой воды, чистое белье и заставила Николку вымыться. Уложив на походную постель, села рядом.
В землянке с крошечными окошками плавал тихий сумрак. На стенах висело партизанское оружие: винтовки разных систем, охотничьи ружья, обрезы, гранаты, артиллерийские тесаки и шашки. С воли доносился говор бойцов, отдыхавших возле костра.
Взяв гребенку, Настя чесала Николкины давно нестриженные вихры.
— Почему же ты к Степану в полк не пошел? Вам было бы лучше вдвоем. Тебя не обижали чужие люди?
Николка приоткрыл отяжеленные дремотой веки.
— Обижать не обижали. А все же с браткой, конечно, воевать куда надежней. Теперь я к нему пойду.
— Как пойдешь? — удивилась Настя.
— Да так. По вечерней зорьке. Мы ведь сюда на дневку только пробирались.
Последнее слово паренек вымолвил уже сквозь сон.
Настя почувствовала, как захолонуло в груди. Она испугалась за этого смелого юнца, только что спасшегося от гибели. Нет, нет! Никуда он не пойдет!
Но тут же мелькнула радостная надежда: быть может, завтра Николка увидит Степана!
«Увидит, непременно увидит», — мысленно повторяла она, вкладывая в эти слова всю беспредельную любовь.
Пока Николка спал, Настя писала мужу письмо. Начала большое, с подробностями об отрядных делах, но тотчас уничтожила. Ограничилась крошечной запиской, которую зашила в воротник Николкиной рубахи. Она наполнила мешочек дорожной провизией.
Вечером красноармейцы собрались в поход. Тимофей не удерживал сына, не отговаривал. Здесь и
