другой отряд подоспел — не выскочить бы и мне живому! Вон у них идет потасовка! — Витковский указал в сторону Мягкого колодца и, ударив по лошади арапником, исчез со своими узлами в снежном круговороте.
Ефим повернул на выстрелы. Он делал это, не отдавая себе отчета. Забыл о Крыме, о дорожных опасениях. Спешил на место, откуда доносились громкие голоса команды и топот казачьих коней.
Казаки, оттеснив партизан в лесную чащу, теперь рубили шашками и расстреливали поодиночке захваченных пленных. Они глумились над своими жертвами, привязывая их к дубам и целясь нарочито долго, чтобы повело человека, словно бересту на огне…
Спрыгнув с дрожек, Ефим увидел возле деревьев партизан и тотчас узнал среди них Настю. Она стояла с краю, лицо было рассечено в кровь, волосы сбиты набок. К ней шел с обнаженной шашкой здоровенный станичник в черной папахе.
Настя смотрела прямо перед собой, но, казалось, не замечала ни станичника, ни Ефима, торопливо бежавшего от дрожек… Взгляд ее был устремлен в сторону Крутых Обрывов.
Со вчерашнего дня белогвардейский бронепоезд «Генерал Шатилов» высадил в глубокой выемке десант марковской пехоты и повел наступление на мост. Ночью партизаны отбили двенадцать атак. Но утром стало известно, что в коммуну прискакали казаки и начали грузить зерно.
Оставив Тимофея руководить боем, Настя поспешила с небольшой группой партизан в Гагаринскую рощу. Она рассчитывала на внезапность своего налета и не ошиблась. Казаки, застигнутые врасплох дружными залпами и взрывами гранат, панически метались по усадьбе, бросали нагруженные хлебом повозки. Однако, привлеченные пальбой, с большака налетели другие кавалеристы. У Мягкого колодца партизан окружили.
Настя билась до последнего патрона, уводя товарищей в заросли. Когда умолк ее карабин, она вступила врукопашную с пешими казаками. И тут что-то зловеще сверкнуло перед ее глазами — сразу стало темно…
Очнувшись, Настя увидела алые пятна крови на притоптанном снегу и каких-то людей под деревьями. Один, в черной папахе, шел к ней. Другой, в полушубке, бежал ему наперерез—это был Ефим Бритяк.
— Отставить! — крикнул Ефим, подняв маузер. Станичник, не обращая внимания на окрик, взмахнул клинком и повалился с простреленной головой. Ефим скомандовал:
— Отряд, ко мне!
Подскакали четыре конных солдата, сопровождавшие его, сорвали с ремней винтовки. Дали по казакам рассыпчатый залп.
Ефим шагнул к бледной, ослабевшей Насте, медленно сползавшей по коре дуба на снег…
«Теперь я хозяин твоей жизни!» — подумал он, взял ее на руки и кинулся к дрожкам.
Кто-то стрелял им вслед, но они уже пропали в слепящей бешеной вьюге.
Глава сорок восьмая
Орджоникидзе связался по телефону с Реввоенсоветом фронта и доложил о результатах кровопролитного сражения, о безуспешных атаках на станцию Стишь, о потере — в третий раз — города Кромы.
Получив указания, Орджоникидзе немедленно стянул части Ударной группы в район Кромы — Дмитровск для борьбы с дроздовской и марковской дивизиями. В орловском направлении создавалась вторая группировка из соединения 3-й армии и эстонской дивизии, которой надлежало истребить корниловцев.
На завьюженные поля легла еще одна беспокойная ночь. В наступившем затишье обе стороны не спали, готовясь к решающему дню. Военачальники рассылали приказы, передвигали стрелковые и кавалерийские части, подтягивали резервы. По снежному бездорожью косматые, обледенелые першероны и арденки везли тяжелую артиллерию на новые позиции. Скрипели в темноте полозья саней, нагруженных снарядами, патронами, гранатами. На рельсах, занесенных сугробами, чинились бронепоезда, пополнялись запасы горючего и боекомплекты. Раненые и тифозные отправлялись в тыл.
А на передовых линиях действовала разведка — глаза и уши сражающихся армий. Смело и неуловимо шныряли в снегу эти маленькие люди, от которых зависело военное счастье.
Осипу Суслову, имевшему задание разведать подступы к Дмитровску, удалось пробраться глубоко в расположение врага. Он был лучшим разведчиком 7-й стрелковой дивизии, державшей фронт правее Ударной группы. Не раз помогал этот расторопный весельчак своему командованию разгадать вражеский маневр, предупредить его внезапное наступление.
Верный своему излюбленному способу подкрадываться к врагу с тыла, Суслов обычно много тратил времени и сил, чтобы найти обходные пути. Зато, очутившись за спиной противника, мог приблизиться даже к боевой заставе незамеченным.
На этот раз Суслов обнаружил в помещичьей усадьбе штаб марковского полка, установленную на высотке батарею и пулеметные точки. Возвращаясь назад другой дорогой, разведчик попал в какие-то лесные буераки и совершенно сбился с пути.
«Куда же меня черти занесли? — досадовал Осип. — Темь — хоть глаза выколи, местность чужая… Не угодить бы в руки белых».
Усилился снегопад, все закружилось в метельной пляске. Множась и нарастая, перекатывался в небе орудийный гром.
Осип стоял прислушиваясь. Над его головой с бешеной скоростью проносились снаряды, оглушительно звонко крякали разрывы. Один снаряд поднял столб черной земли недалеко от разведчика. Осколки засвистели, царапая обледенелый бугор… Но внимание Осипа Суслова привлекли другие звуки: в сплошном грохоте он услышал стрельбу гаубичной батареи, выделявшейся тремя мощными ударами: бам! бам! бам!
«Ага, вон они, наши!»—обрадовался Осип, быстро сообразив, что находится далеко от своей части, на истоптанной ночными разъездами и одиночками, лазутчиками межфронтовой полосе.
Он круто свернул на выстрелы гаубиц и, держась края перелеска, зашагал против ветра. Ходьба согрела его. Осип вспомнил полученное от жены письмо, в котором Нюрка сообщала о рождении двух мальчиков. Четыре месяца он не имел вестей из коммуны. Он не знал, что коммунары отступили с войсками и теперь жили где-то на Волге.
«Аи да Нюрка! Сразу двух сынов принесла!» — Он часто думал о том, как соберутся после войны в саду коммуны «Заря» старые товарищи, разбросанные сейчас по фронтам, как улыбнется боевой комиссар Степан Жердев и скажет:
— Поздравляю вас с победой! Хорошо бился народ за волю, за счастье, за Родину!
Да, славно заживут люди. Переведутся нищие, исчезнут жиреющие тунеядцы. Труд и богатство станут неразлучны. По примеру коммуны, некогда организованной жердевскими большевиками Степаном и Настей, мужики распашут межи на полях—черты вечной злобы и раздора, — сольются в единую семью.
Осип вздохнул, зачарованный мечтой. Стрельба гаубичной батареи слышалась ближе.
Впереди, сквозь белый занавес снегопада, проступали темные избы деревни, голые кусты ракитника, высокие курганы соломенных скирд.
Суслов прополз к большой каменной риге, вынесенной на огороды, и обнаружил вражескую заставу. Он сразу понял это, заметив окоченевшую от холода фигуру часового.
Придвинувшись ближе, Суслов уловил за дверью голоса марковцев и отстегнул с пояса гранату.
«Угощу напоследок и—домой», — решил он, закладывая капсюль.
Вдруг Суслов припал к сугробу и затаился: рядом с часовым, точно из-под земли, выросла другая фигура, донесся легкий шорох, глухой удар и все стихло. Над поверженным марковцем поднялся человек в заснеженной шинели, осторожно шагнул к двери.
Лежа в снегу, Суслов вспомнил предупреждение начальника дивизионной разведки:
— Учти, к Дмитровску направился второй следопыт— не перестреляйте друг друга!
— Из наших ребят? — спросил Суслов,
