Опять гнулся Петрак под мешком, скатывался в яму, укладывал четырехпудовики рядышком, прикрывал нарезанным дерном. Отец приглушенным шепотом объяснял, как лучше запрятать мешки.
Возили ночь напролет. Петрак обливался потом. От него валил пар больше, чем от жеребца. Отец подбадривал, торопил.
Заметив над головой рассвет, он остановил воз у копани, где осенью мочили пеньку;
— Сюда!
— В воду? — не понял Петрак.
Они смотрели друг на друга со злобой и недоумением, тяжело дыша.
— Прорастет! — взвыл сын. Бритяк захохотал:
— Чем плохо, Кисляй Иваныч? Подходящая продукция для самогона. Все равно травить-то. Пущай пропадает, по твердым ценам не дам… Не пойду в советские оглобли!
Мешок с тихим плеском упал на дно. За ним последовали другие, опускаясь в густой, липкий ил.
Пока сын распрягал на гумне жеребца, Бритяк обошел амбары. Старика колотила лихорадка. Хлеб лежал в закромах почти нетронутым. Его хватило бы, черт возьми, на много таких ночей…
— Спалю… Собственными руками уничтожу, — прохрипел Бритяк.
Когда прибежала нарядная перепуганная Марфа сообщить, что идет комбед, Бритяк выпрямился, мысли заработали с удесятеренной поспешностью. Он искал выхода. Эх, поздно… Слишком поздно надоумил Клепиков! Теперь надо действовать осторожно: отвести внимание комбеда в сторону, на пустую приманку…
— Эй, насыпай подводу! — крикнул вдруг старик Петраку.
Сонный, хрипучий Полкан неистово залаял. Он рвался, волоча по проволоке вдоль хлебных амбаров свою цепь.
Афанасий Емельяныч пошел через гумно навстречу комбеду. Трясущиеся руки его, заложенные назад, держали приготовленную бумагу.
Федор Огрехов за неграмотностью посмотрел только печать и повернул рыжую бороду к Степану. Тот пыхнул дымком трубки:
— Подпись Клепикова недействительна.
— Скажи на милость! — обиделся Афанасий Емельяныч. — Ежели кто переменился во власти, разве сын мой от того хуже стал? Документ уездного исполкома — сила полная.
Степан улыбнулся. Ясно было, к чему клонит хитрец. Зная цену влиятельным знакомствам и силу скрепленных печатями бумаг, он запасался всем этим впрок.
— Ты, видно, про льготы? — спросил Степан напрямик.
— Облегченья желаю, — Афанасий Емельяныч лукаво подмигнул, — красноармейские семьи, слыхать, не трогают…
Степан переглянулся с Федором Огреховым, Гранкиным, Матреной… Упрямый и сильный, он сдерживал негодование.
— Ловко у тебя получается, хозяин… А вот как насчет хлеба? Голодных бумажками не кормят!
Бритяк дернулся, отступил… Бумага хрустнула в судорожно скорчившихся пальцах.
— Что ж? — заговорил он сдавившимся голосом. — У кого душа овечья, у меня — человечья. Эй, сынок! Насыпал возишко? Запрягай! Голод не тетка. Повезу на станцию. Бог дал, бог и взял.
— Резонное дело, сват, — обрадовался Федор Огрехов. — Мир требует, что попишешь? По доброй воле — оно куда достойнее. Не запамятуй, сват, квитанцию получить!
По дороге к дому Волчка Степан заметил, как Гранкин, тяжело двигаясь на обрубленных по колено коротышках, переложил что-то из левого кармана в правый. Лицо его исказилось, глаза сверкнули темной молнией.
— Слышь, Степан, — признался он, взяв товарища за рукав серой куртки. — Если эта гадина вздумает чего… Ты Волчка плохо знаешь! Если начнет сопротивляться, убью. — И показал черный плоскоствольный браунинг.
— Ну-ну! — нахмурился Степан. — Выбрось из головы дурь. Все личное спрячь подальше за пазуху. Нам теперь не до старых обид, новых не оберешься.
— Так, по-твоему мне с ним целоваться? — крикнул Гранкин. — Он моего отца в могилу спихнул… Врешь, никакие молитвы Волчку не помогут!
Степан остановился, сухо приказал:
— Вернись!
— Куда? — сразу остыл Гранкин, и желтоватые глаза его испуганно замигали.
— Вернись домой, в сельсовет, куда угодно… Не мешай нам выполнять государственное задание.
— Степа, прости… Сердце горит!
— У меня тоже, — глухо произнес Степан и оглянулся на усадьбу Бритяка. — Надо искать хлеб, люди в городах пухнут..
— Тогда возьми от греха, — Гранкин подал браунинг.
Степан отвел его руку: — Спрячь, пригодится.
Глава двенадцатая
Отец Травкина, Фрол, был человек смирный, безответный. В хозяйстве ему не везло, и он каждую весну уходил плотничать.
Волчок, раньше не отличавшийся достатком, поработал с Фролом сезон и тоже пристрастился к топору. Они рубили богатым мужикам высокие избы с петухами на коньках, бедным — срубы для землянок. Фрол относился равнодушно к обоим типам построек. Но Волчок отдавал предпочтение первым, будто строил их для себя. Он видел не просто доски и бревна, а сытость и довольство, голод и смерть.
Как-то Фрола стукнуло бревном в грудь, пришлось бросить подряд. Больной лежал у хозяина на сеновале, в жару, в липком поту.
Волчок зашел проститься.
— Отправляюсь домой, — тронул он дрожащими пальцами холодную руку больного, — надобно доглядеть за хозяйством.
— Догляди, ради Христа, — прохрипел Фрол, — боюсь за сынишку… Матери-то у него нет!
— А я что толкую? Моя семья — другое дело: сам уехал — баба дома. Тебе надо помочь. Не дай бог, сироту оставишь… Деньги-то где? Давай свезу, эдак понадежнее!
Фрол, откашливаясь, полез в карман… Дома Волчок первым долгом снял с избы солому и покрыл яркой пестрядью черепицы. Он бегал по своей усадьбе, распоряжался поденщиками, и по ветру металась его черная, начинавшая пышнеть борода.
Затем, под видом новоселья, три дня пьянствовал с соседом, Петрухой Прохоровым, и купил у него на Фроловы деньги пять десятин пашни.
Волчок плакал на похоронах Фрола и говорил собравшимся:
— Хорош человек был. Ему на том свете будет легко, грехи-то он нам оставил…
…Увидав среди подходивших к крыльцу людей фронтовую гимнастерку Гранкина, Волчок заметался по сеням. То хватался за топор, то за вилы… То порывался проскочить в огород — скрыться… Но, сообразив, отворил дверь и подал ключи.
— С меня начинаешь, мальчик? — жутко осклабился, обращаясь к Степану и старательно обходя взглядом Гранкина.
В первом амбаре оказалось немного пшена. Муки — ровно для одних пирогов,
— Последние испечем — и зубы на полку, — скулил Волчок.
Люди переглядывались, не зная, что и подумать.
Во втором амбаре лежали хомуты, пенька, веревки.
— Хабур-чабур, — кивнул Волчок. — Ищи, мальчик, лучше.
— Где зерно? — мрачно потребовал Степан.
— Тута… Все тута, мальчик. Какое зерно перед новиной?
