лучше, мушку держи на прорези прицела. Левый глаз-то закрой! Опять промажешь!
— Я, милая, с тобой не сравнюсь, — возразила Матрена, наводя свою тяжеловесную винтовку. — Ты, Настюха, в цирке обучена…
И не успела Настя рассердиться на поспешный выстрел, как черневшийся за стволом яблони мятежник рухнул на землю. Матрена шевельнула непослушным, сухим языком:
— Это я?
— Да.
— Слава тебе, господи… — перекрестилась Матрена, — помог отплатить за моих голодных деток.
Закладывая в приемник пулемета новую ленту, Гранкин рассмеялся:
— Ты щедрая, тетушка! Но гляди: не рыжая ли борода у того мужика, которого ты сшибла?
Он намекал на Федора Огрехова, давно уже неравнодушного к Матрене.
Наступило затишье. Из окопа смотрели землисто-серые, застывшие в напряжении лица бойцов. Было слышно, как на заставе у моста неусыпный Терехов рассказывал о боях под Царицыном, о своем комиссаре.
— В тот день мы восемь атак отбили. Кадет огня боится, ему бы с налета рубать… А у нас ребята подобрались — ничего. Царицынские рабочие. Кладем сукиных сынов за милую душу. Тут, гляжу, идет по окопу комиссар. Шинелька простецкая, а лицо смелое и доброе, и улыбается эдак в усы. «Ну, как, говорит, жарко?» — «Ничего, говорю, артиллеристы нынче помогают. Молотим каждый свою копну…»
«Где теперь Степан?» — думала Настя.
По тому, как внезапно вызвали Степана со склада, она догадывалась об исключительной важности поручения. Ему всегда доставалось самое трудное и ответственное.
Настя смотрела из окопа. Тонкие брови замерли в каком-то сосредоточенном изломе. От склада хорошо была видна застава у моста, которую мятежники старались обойти, чтобы одним ударом сломить два последних очага сопротивления. Они лезли по крышам домов, пробирались дворами и переулками, группами и в одиночку, прячась в садах… Перебегали от дерева к дереву, ползли в высокой траве.
— Не стрелять! — предупредила Настя. — Пусть идут… Выбравшись на открытую местность, цепь поднялась.
С оглушительным ревом бежали к окопам унтера, бородатые, в поддевках и пиджаках, мужики. Тускло поблескивали вытянутые вперед штыки и вилы. За первой цепью поднялась вторая, третья… Настя подала знак:
— Огонь!
Она сразу потеряла представление о времени. Очертания предметов слились в сплошном тумане, тягучем и вязком, как трясина. Страх пропал. Сверху, с боков грохотало, засыпая землей… С бруствера в окоп свешивались ноги и руки убитых, окровавленные куски одежды…
— Ах, окаянные! — бросилась куда-то Матрена, держа винтовку за ствол, на манер дубины.
Настю поразила внезапная тишина. Мятежники перемахивали через проволоку, заваленную трупами. В окопе шла рукопашная. Люди катались клубками, душили, прикалывали друг друга.
Матрена, развернувшись, оглушила по голове здоровенного унтера. Он закружился на одном месте, не выпуская из рук новенького винчестера.
Против Матрены очутился бородач с вилами-тройчатками. Изловчась, он ударил солдаткув спину. Женщина, охнув, выронила винтовку и медленно сползла на дно окопа.
Настя видела это.
«Отец», — почему-то не удивилась она, узнав Федора Огрехова.
Кулаки прорвались к дверям склада. Они громыхали прикладами. Замок, подвернутый ломом, хрустнул, точно старый сухарь…
Настя подбежала к пулемету. С силой оторвала закоченевшие руки. Гранкина, исколотого штыками. Николка продернул в приемник ленту.
— Больше рассеивай! — шептал он, задыхаясь. — Рассеивай больше! Все тут останутся!
Но заметив, что Настя неумело берется за ручки затыльника, отпихнул ее и нажал спуск. Пулемет задрожал в его ладонях. Мятежники заметались, прижатые к складу. Некоторые помчались обратно. Но уцелевшая часть отряда, оправившись, принимала их на штыки. Настя, бледная, с растрепанными волосами, помогла перезарядить ленту.
Когда все было кончено, она позвала ровным, трудным голосом:
— Франц! Останешься за меня…
— Что ты? — Франц встал на дороге. — Нельзя на вылазку! Наше другое дело… Склад охранять! Пропадешь, глупо!
Настя, отстранив его, быстро пошла вдоль окопа. Она отбирала людей, еще державших оружие. Вела туда, где в проволоке виднелся разрыв.
За проволокой рассыпались цепочкой. Сзади Николка и Франц, передавший командование у склада другому товарищу, чтобы не оставлять Настю, катили пулемет. Настя, опередив других, побежала. По сторонам мелькали яблони, свесив до земли отяжелевшие от плодов ветви. Где-то близко кричали «ура», грохали винтовочные залпы.
Настя зорко смотрела вперед. Минуты проходили томительно долго. Казалось, враг не покажется вовсе… Вдруг справа, у шалаша, застучал пулемет, выбивая белую струйку пара. И тотчас луговина закачалась в глазах черными точками. Мятежники лежали в траве, укрывшись от меткого огня красноармейцев, защищавших мост. Они обалдело оглядывались, не понимая, откуда взялись эти люди…
Настя, перехватив в левую руку карабин, метнула гранату. Ее качнуло воздухом. Над местом взрыва взвилось облако сухих листьев от разнесенного шалаша.
Отряд молча пошел в штыки. Это были железнодорожники, старые фронтовики, мадьяры добровольцы.
С заставы узнали своих и, прекратив стрельбу, бежали на помощь. Кулаки, смятые с двух сторон, кидались в реку, прятались по дворам. По ним уже строчил подоспевший Николкин пулемет.
Ефим, руководивший мятежниками на этом участке, понял, что уже не удержать бегущую в панике толпу. И, как тогда в Жердевке, после выстрела в отца, им овладел ужас.
Над его головой, завывая, летели снаряды. Они рвались за Ярмарочным полем, в балке, рассеивая последние клепиковские резервы.
Перебегая низину, где метались и гибли прижатые к берегу унтера, Ефим увидел Франца. Мадьяр с удивительной точностью поражал мятежников гранатами.
Бешеная ярость овладела сыном Бритяка. Он вспомнил, что именно Франц погубил его план нападения на исполком. Ефим навел маузер и выпалил всю обойму.
Вдруг перед ним выросла женская фигура. — Настя…
Настя подняла карабин. Выстрела он не слышал… Падая, схватился за промокшую на груди гимнастерку.
Обычным движением Настя вытерла пот с бледного лица. Широко открытые серые глаза были сухи и суровы.
Она шагнула прочь… И тотчас почувствовала острую резь в животе. В глазах потемнело, ноги стали пудовыми.
«Как же это? — испугалась Настя. — Неужели сейчас?»
Глава пятьдесят четвертая
Город почистился и прибрался за ночь. На деревянном постаменте братской могилы художник заканчивал надпись о тех, кто не пожалел жизни, превращая старый российский большак в, дорогу социализма.
Возле исполкома ждала машина. Рядом с шофером Найденовым сидел Николка в
