сравнивать с соревнованиями.
Ошибся Гуров, промолчал. Сейчас, выходя из машины, понял свою ошибку, но уже поздно. Мы без подстраховки, решил он. Значит, никакого обострения ситуации. Катим пробный шар.
Гуров взглянул на Прохорова и Терентьева. У кого из ребят двойняшки, а у кого жена на последнем месяце, он не мог вспомнить, взял под руку Нину, которая уже переоделась и в джинсах и простенькой кофточке смотрелась девочкой.
Леня остался в машине, до кафе, около которого стоял Петренко, было метров пятьдесят, не более.
Когда Леня впервые пришел в тир, где оперативники отстреливали положенное по уставу, увидел ростовые мишени с кругами на груди, «десятку» в центре, то ему, мастеру спорта по стрельбе из пистолета, стало смешно. Некоторые из офицеров мазали потрясающе, словно нарочно. Конечно, боевое оружие, пистолет Макарова, не тонкий инструмент, к какому Леня привык на соревнованиях. Но Симоненко, нарушая инструкции, отнес свой пистолет оружейному мастеру в спортобществе, маэстро повозился с пистолетом минут сорок, Леня его пристрелял.
В тире он вальяжно вышел на огневой рубеж, сказал традиционное: «Лейтенант Симоненко к стрельбе готов», – услышав команду, поднял оружие, выпустил пять пуль в яблочко. Инструктор посмотрел на Леню насмешливо, не зная его, сказал: «Пойдем искать» – и они пошли к мишени. «Искать» инструктору не пришлось, пули легли одна в одну. Инструктор пытался утверждать, что в наличии только три, а две в молоке. Кто-то из присутствующих сказал, что Леня Симоненко из сборной и именно по этому делу, и он больше в тир не приходил.
Когда он утром увидел Петренко, определил возможную дистанцию, поднял невооруженную руку и увидел цель на кончике собственного пальца, Леня лишь самодовольно улыбнулся. Все так просто, наконец в отделе кончатся оскорбительные разговоры: оперативник Симоненко или заблудившийся в милиции турист?
Эйфория и предчувствие быстрой удачи стали постепенно исчезать. Минуты ожидания вытягивались, Лене стало в машине неудобно, затекли ноги, хотя он пистолет без надобности не доставал, правое плечо наливалось тяжестью, кисть руки деревенела, с каждым прикосновением пистолет становился все неудобнее, уже не прилипал к ладони, а торчал тупорыло и чужеродно.
«Мишень» время от времени двигалась, закрывалась прохожими, проезжавшими машинами, начали уставать глаза, и, уже совсем неизвестно отчего, начала болеть шея. Петренко хоть и был медлителен, но двигался, поворачивался, часто Леня просто не видел его правую руку. Мысль, что в этой руке зажат пистолет, все чаще приходила Лене в голову. Как Петренко стреляет – неизвестно, случается, и неумеха навскидку в летящего воробья попадает. «Я не боюсь, что он мне в лоб засадит, – оправдывался перед собой Леня. – Если он просто успеет открыть стрельбу на улице, во всем обвинят меня». У него вспотело лицо, он начал искать носовой платок, вытер лоб ладонью. «Рукоятка начнет скользить», – подумал испуганно он, судорожно вытер руку о штаны, посмотрел в окно и Петренко не увидел. И взгляд-то Леня отвел лишь на секунду, а человек исчез.
Петренко не исчез, сделал лишь два шага и прислонился к растущему у края тротуара тополю.
Гуров так и не вспомнил, кто из оперативников ждет ребенка, а у кого уже двойня, остановил свой выбор на Терентьеве, который был все-таки поменьше Прохорова. Майор завел лейтенанта в магазин, обнял и тихо заговорил:
– Он сейчас подойдет к стойке, там никого нет, он обязательно подойдет. Ты приближаешься и смотришь только на буфетчицу. Понимаешь, только на нее. Если будет желание, опусти глаза вниз, только не на него, в крайнем случае смотри на его ноги. Ты спрашиваешь пиво и «Беломор», покупаешь или нет и уходишь. Все. Не вздумай шутить, Витя. Ты меня понял?
– Чего не понять? – Виктор встретился с Гуровым взглядом, часто заморгал. – Я не боюсь, легкий мандраж. У меня перед началом обязательно. Двигаться начну, и все пройдет. – Говорил он быстро, успокаивая начальство.
– Можно. Тебя подстраховывает лучший стрелок страны.
– Добро. – Терентьев вышел на тротуар.
Гуров шагнул следом, посмотрел на машину, увидел в окне вертящуюся голову Лени, выражение глаз рассмотреть было нельзя, но перекошенный рот – можно.
А Петренко все стоял у тополя, левой ладонью щупал его шершавое живое тело. Хотелось есть, у сестры ничего не оказалось, голод и погнал его на улицу, а то бы спал и спал. Ему не нравился молодой плотный мужик, который за одним из столиков в одиночестве пил лимонад, мусолил папиросу и бессмысленно глазел по сторонам. Петренко ждал, вновь осмотрел переулок. Женщины с сумками, пацаны, гоняющие мяч, виделись размазанными, как в пелене. Четко проглянулся высокий мужчина, который подошел к такси. Далеко, неопасно. Еще парень, широченный. Петренко напрягся. Этот ближе… Замасленная роба, руки лопатами… Работяга… В мою сторону не смотрит, зашел в магазин, вытащил какие- то ящики.
Боковым зрением Петренко «держал» мужика за столиком.
– Эй! Я тут! – крикнул мужик и заспешил через мостовую к вышедшей из магазина тетке с узлами.
Петренко отлепился от дерева, подошел к буфету:
– Мясное есть?
– Биточки с макаронами, – ответила женщина, жалостливо взглянув на замотанную руку.
– Две порции в одну тарелку. Хлеба. Вино есть?
– Нету.
– Я заплачу. – Петренко улыбнулся.
– Ни Боже мой! – Буфетчица перекрестилась. – У меня двое, вы что, гражданин?
Петренко, казалось, толкнули сзади, пахнуло жаром. Он быстро повернулся, выставил замотанную руку.
С другой стороны улицы к кафе шел работяга – Терентьев. Петренко вцепился в него взглядом. Работяга оказался молодым парнем. Помахивая пустым ящиком, шел вразвалочку, глядел себе под ноги, что-то насвистывал.
Виктора слегка знобило, чувство знакомое. Он неожиданно услышал гул зала, механический голос: «На ковер вызываются…» Стало легче, он опустил плечи, расслабился. «Чего там майор говорил? Смотреть на буфетчицу? Дудки! Подниму глаза, неизвестно, чего увижу. То ли буфетчицу, то ли в его зенки упрусь. Если что, сразу прыгаю ему в ноги».
И всего-то около двадцати шагов, а много чего успеваешь подумать, когда идешь навстречу поднятому пистолету.
Гуров понял, что Леня вырубился, переложил пистолет из внутреннего кармана во внешний, навалился на машину, решил стрелять с упора. «Но мой выстрел второй, а стрелок я аховый», – подумал он.
Петренко еще раз взглянул на приближающегося Терентьева, положил на мокрую стойку три рубля, сказал:
– Я сейчас, – и отошел к бакам с мусором, якобы по нужде.
Терентьев видел удаляющиеся ноги, ругнулся, шально подумал, что догнать Петренко можно в три прыжка и подсечка, ничего похожего не сделал, спросил:
– Пиво есть?
Буфетчица оскорбленно отвернулась, глянула снова, увидела какие-то шалые глаза клиента, усмехнулась:
– Горит душа? А вчера небось хорошо было?
– Вчера, сестренка, было небо в алмазах, – произнес Виктор слышанную недавно от майора фразу.
– Небо в алмазах. – Буфетчица вздохнула, вынула из холодильника припасенную для себя бутылку минеральной.
– Яхонтовая ты моя, – тянул время Терентьев, копаясь в карманах в поисках мелочи. Волнение исчезло, он чувствовал свою силу и ловкость и мечтал: только бы он успокоился и вернулся, я его сверну, как бумажного. Не то что выстрелить, икнуть не успеет.
– С получки отдашь, бриллиантовый. – Буфетчица открыла бутылку, сунула Терентьеву в руку. – У Петровны калымишь?
