дорогой. Если человек врет в одном, то почему он обязательно говорит правду в другом? А?
– В чем я вру? – искренне удивился Артеменко.
– Скажу. – Отари взял Артеменко за локоть, подвел к двери. – Тебе не надо улаживать с этой женщиной. Она из твоих рук ест и пьет. Скажи, у нее на билет до Москвы деньги есть? Скажи. Быстро скажи.
Артеменко растерялся, такой прозорливости от майора он не ожидал. Пауза затягивалась. Артеменко, поморщившись, освободил затекшую под железными пальцами майора руку.
– Больно.
– Не загораживайся словами.
– Ты упрощаешь, Отари. Я не знаю, сколько у Майи денег. Если она позвонит в Москву, то через несколько часов у нее будут деньги, и серьезные.
– Значит, умеешь говорить правду? Хорошо. А вчера вечером, в ресторане?
– Я сказал.
– Не знаю. Верю, не верю, не знаю. Но ты на всякий случай береги себя, дорогой. Гостиница. Ресторан. Набережная. В горы не ходи, там и сорваться можно. Случается. А сейчас попроси своего бухгалтера подняться. Он гайки крутить умеет, мы видели.
– До встречи. – Артеменко поклонился и вышел.
– Увидимся обязательно, – пробормотал Отари.
«Прав Гуров. Я тоже прав. – Отари вернулся к столу. – Плохо. Пахнет совсем плохо. Смертью. Кто? И кого? Пустяка не знаем. Главного пустяка. Если бы этот человек был чистый, никогда бы не разрешил разговаривать с собой на «ты». Никогда».
Артеменко задержался в коридоре, потер ладонью грудь, глубоко вздохнул, словно вынырнул из-под воды: «Старею. И как же это, буквально на пустом месте, меня недоразвитый милиционер чуть до сердечного приступа не довел?»
Отари, хотя после бессонной ночи и вздремнул часа два, усевшись за стол и прикрыв глаза, тут же «поплыл», его охватила апатия и ленивая злость на себя: «Чего лезу, зачем?»
Когда Кружнев, тихо постучав, вошел, Отари вяло сказал:
– Садитесь, пожалуйста, спасибо, что пришли, Леонид Тимофеевич. – Он потер свою голову. – Ох, так зачем же я вас пригласил?
Кружнев взглянул виновато, пожал плечами, еще больше ссутулился:
– Не знаю, но я чем могу…
– Так, дорогой! – Отари сосредоточился. – Вы вчера ужинали в ресторане гостиницы. Кто находился за столом?
– Ужинали. – Кружнев виновато кивнул. – За столом? Майя, естественно, был и Владимир Никитович, ну и Толик, куда от него денешься.
– А Лев Иванович?
– Отсутствовали.
– А что он за человек, этот Лев Иванович? Куда подевался, дорогой? Все вместе были, а вчера пропал?
– Этого не знаю. – Кружнев смущенно улыбнулся, старался не рассмеяться, так как тоже знал, где и кем работает Лев Иванович Гуров.
Вчера вечером Артеменко, слегка захмелев, рассказывал о Гурове, его профессии и непонятной конспирации.
Отари об этом не догадывался, но почувствовал, что начал беседу неправильно, и круто свернул:
– Между Майей и Артеменко был разговор: мол, утром вместе ехать на машине?
– Вместе? Нет. Днем они о какой-то поездке спорили. А вечером Владимир Никитович сказал: утром поеду, привезу все в лучшем виде.
– Точно?
– Абсолютно. Он так сказал и поцеловал Майе руку. Наш Владимир Никитович предельно галантный. Вот почему они скрывают, что знакомы давно и любят друг друга? Смешно и непонятно. Дело их, конечно, личное, душа человеческая непознаваема.
– Значит, ехать должен был Артеменко?
– Он хотел ехать, а поехал бы я, – ответил Кружнев. – Понимаете, чуть позже Майя пригласила меня танцевать. Я смутился, она красавица, высокая, статная, а я вот… – Он повел плечами, для большей убедительности встал. – Понимаете? Танцуем, она мне шепчет: «Ленечка, миленький… – она так меня порой называет, – давай этого самодовольного типа разыграем. Я тебе дам ключи от машины и деньги, смотайся на базар, купи огромный букет роз».
Если бы Отари был русский, то, возможно, подумал бы: «Черт побери, только этого мне не хватало». Отари не был русским, поэтому поднес к лицу растопыренную пятерню и сказал:
– Вах! – И почему-то добавил: – Мама мия!
Подполковник Гуров, не ведая, что его профессия является секретом полишинеля, накупил в киоске газет и журналов, сидя за письменным столом в своем номере, читал методично, словно документы, брал из аккуратной стопки слева и укладывал в аккуратную стопку справа. Ничего из прочитанного не задевало его сознания. Он знал: в его распоряжении час с небольшим, затем в гостиницу вернутся Артеменко, Майя, Кружнев, начнут заходить, обсуждать, придется слушать, отвечать, хочешь не хочешь, работать.
Следовало приготовиться, проанализировать ситуацию, определить линию своего поведения. Вместо этого он листал газеты, витал в облаках, думал о жене, ее сестре Ольге, которую удочерил, тут же оказался в своем служебном кабинете. Став заместителем начальника отдела, Гуров получил отдельный кабинет, прибавку к окладу, звездочку на погоны, которых никогда не носил, и уйму дополнительных забот и неприятностей, словно до этого их не хватало.
«Почему я вообще согласился заниматься этим делом? – Гуров обреченно вздохнул. – Если быть честным, не кокетничать с собой… Долг? Ответственность перед людьми, которых ты обязан защищать? В определенной мере правильно. А честно, без красивых слов и лозунгов? Бед человеческих много, каждого человека не защитишь, в каждую дырку не залезешь».
Гуров размышлял долго и пришел к выводу для себя неутешительному, можно сказать, постыдному: он очень любит и уважает Льва Ивановича Гурова.
«Допустим, я сейчас отстранюсь, перееду в другую гостиницу либо просто вернусь домой. А затем я узнаю, что здесь убили человека. Люди меня не осудят, они ничего и не узнают. Но я-то знаю, и как я после этого буду относиться ко Льву Ивановичу, что о нем думать? Ведь я-то считаю его честным, принципиальным и сильным. Возможно, он совсем не такой, – наверняка даже разноцветный, и я его придумал? Не сомневаюсь, что придумал. Как ни крути – назвался груздем, полезай в кузов. Не нравится? Так следовало о себе другую сказочку сочинить, никто не неволил, сам создал, теперь соответствуй, не ной». Невнятно пробормотав в адрес Льва Ивановича разные слова, он отбросил газеты и журналы, которыми безуспешно закрывался от действительности, и вышел из номера.
Гуров стоял у дверей гостиницы, защищенный от непогоды, смотрел вдаль. Линия горизонта отсутствовала, вода земли сливалась с водой неба. «Пойду и выпью рюмку коньяку. Нельзя, а выпью», – решил он.
– Лев Иванович, привет!
Он повернулся и увидел прыгающего по лужам Толика. Тот взбежал по ступенькам, слепил в комок газету, которую до этого держал над головой.
– Давно такого не помню, ну каждый день. Беспросветно. Не хочешь, а запьешь.
– Здравствуй. Кстати, пойдем выпьем по чашке кофе.
– И по рюмке, – перебил Толик. – Я угощаю.
– Ну, если ты угощаешь… – Гуров развел руками. – Случай просто беспрецедентный.
– Я вас так уважаю, Лев Иванович, просто исключительно, – говорил Толик, поднимаясь по лестнице.
«Вот и началось, – подумал Гуров. – Обращение на «вы», по имени-отчеству, ранее такого не наблюдалось».
