являлся неприкосновенной собственностью хозяина, даже пыль с него Ждан стирал собственноручно. Когда он отстаивал независимость стола, разразился грандиозный скандал. Вера визжала, голос сорвала. На удивление самому себе, Ждан был непоколебим, заявив, что, если единожды заметит, что к столу кто-то прикасался, будет запирать кабинет на ключ, который повесит себе на грудь вместо креста. И Вера смирилась. Женщина умная, она предпочитала скорее не подходить к столу, чем прилюдно признать, что муж не пускает ее в свой кабинет.
Он любил свой стол, ведь у любого человека, даже если он стопроцентный подкаблучник, должна иметься собственность. У него был стол; сидя за ним, Ждан ощущал себя человеком самостоятельным, подтягивал брюки, расправлял плечи; даже блеклые глаза в этот момент становились у помощника как в детстве, голубели.
Он вынул из ящика тряпочку, протер пыль, проверил, все ли на месте, что было совсем нетрудно, так как, кроме папки, Ждан на столе ничего не держал. Сегодня рядом с хозяйской папкой лежала пухлая стопка газет. Обычно он их просматривал на работе и, хотя вчера в кабинет заезжал, газет не видел. Он отложил «Правду», хотя и говорил, что противника надо знать, взял «Известия», из которых выпал незнакомый конверт. Обычный конверт, каких Ждан не получал давным-давно. Ведь и ежу понятно, что письма народа до помощника «самого» не доходят.
«Конверт как конверт, раз добрался сюда, надо в него заглянуть», – размышлял Ждан, думая о том, что «любимая» заспалась и можно успеть на кухню к холодильнику. Но лень победила, он взял ножичек – супружница из Швейцарии привезла, – вскрыл конверт и долго читал, чего это напечатано на плохой бумаге таким ужасным шрифтом.
Больше всего потрясал не факт угрозы смертью, а что кто-то считает, что у него, Юрия Олеговича Ждана, имеется миллион долларов.
Жена вошла тихо, потянулась, плотнее запахнула халат, который недавно привезла из Израиля. Она была еще не намазана, но все равно красива.
– Не помешала? – спросила она обеспокоенно и с издевкой одновременно.
Согласно написанному много лет сценарию, муж должен был вскочить, низко раскланяться и сказать: «Я польщен, королева, какая честь!» – семеня, подбежать и приложиться к ручке.
Ждан взглянул на красивую – в сорок лет Вера была красива даже утром – чужую женщину, взял со стола письмо, вялой рукой отбросил на несколько сантиметров.
– Взгляни. Письмо адресовано мне, но написано явно тебе.
– Мужчина должен гордиться, что жена в тридцать лет пользуется успехом. – Вероника решила, что супруг получил письмо отставного любовника.
– Дура! Тебе уже сорок! – Ждан и не ожидал, что еще способен повысить на жену голос.
– За «дуру» заплатишь, – сказала спокойно Вероника, не подозревая, что употребляет воровской жаргон.
– Ты заплатишь, у меня зарплата.
Вероника не обратила внимания на слова мужа, взяла письмо небрежно, двумя пальчиками, взглянула, перечитала, по привычке накинулась на мужа:
– Это как понимать прикажете?
– Уж как пожелаешь, так и понимай, стерва! Мне никто и никогда не написал бы подобной ерунды. Нет на всем свете такого идиота, который мог бы вообразить, что у меня имеется миллион долларов!
– Спокойно, Юрик, спокойно! Я сейчас приведу себя в порядок и зайду к Яшину, он человек военный. А ты из дома не выходи, телефонную трубку не снимай.
Получив от Ильина все данные на разрабатываемых, Галей съездил по каждому адресу. Лишь Жданы и Яшин жили в одном доме, а «крестьянин» Еркин – в Митине. Галей побывал во всех домах, установил прослушивающую аппаратуру. Он хотя и понимал, что Яшин к своему генералу не дернется, но решил перестраховаться.
Миллион Галей назначил всем одинаково, подозревая, что у Яшина таких денег нет, так и черт с ним. Все равно он бы начал устраивать ловушки, фокусничать. В глазах других Яшин был фигурой наиболее мощной, поэтому прощальный поцелуй произведет наибольший эффект.
Напротив дома Яшина и Ждана громоздился долгострой, где легко было пристроить магнитофон. Должен же Галей знать, о чем беседуют «пациенты».
Почему Галей назначил миллион? Во-первых, красиво, во-вторых, пусть чувствуют размах, в-третьих, и торговаться есть от чего.
В настоящее время Галей слушал разговор супругов Ждан.
В это время в далеком Митине, которое Галей не мог слышать, тоже разыгрывалась трагедия.
Олег Кузьмич Еркин, председательствующий в одной из комиссий ЛДПР, маленький, головастый, совсем необразованный, но крайне сообразительный и хитрый, точно знал, что миллион долларов у него имеется. Он даже знал, где этот миллион лежит. Правда, там было больше, чем миллион, но ведь в письме шел разговор именно о такой сумме.
«Розыгрыш? Злая шутка? Шантаж? Вербовка? Кто? Где? Главное, за что? Бисковитый? Он хоть и разыгрывает мужичка с придурью, взаправду совсем не дурак. Таких писулек строчить не станет. А может, это проверка? Точно, проверяют, имею я или не имею? Своровал или не своровал? Да уж больно на простачка наживка рассчитана». Он снова схватил письмо, перечитал, даже бумагу понюхал. «Обещают звонить, пущай звонят. Отвечу: мол, ошибочка произошла, денег у меня таких никогда не было, я такие миллионы разве что в кино про гангстеров видел. А в гости к Барчуку я попал случайно. Я и с правительственной ориентацией не согласный: если они чего говорят, я всегда красную кнопку жму».
Получение письма сбило Олега Кузьмича с очень серьезной мысли. Он проводил мировую операцию по обмену своей депутатской квартиры в Митине на приватизированную квартиру в Москве, и не где-нибудь, а на Большой Полянке, в солидном каменном доме, построенном еще при царе Горохе. На доме даже охранная медная табличка имеется. Хозяйка, ровесница Октября, осталась одна в трех комнатах, боится, что подселят к ней кого, уплотнят. К ней и иностранцы, и наши черные подъезжали. Большие деньги дают, только бабуся собственной тени боится. Как иностранец объявится, ей уже видится, что в ЧК ведут. А если черный какой объявляется, так она на все замки, сама к телефону прижимается, словно Анка-пулеметчица, в милицию названивает, что грабят. Позже Еркин узнал, что старуху так в милиции и зовут – Анка-пулеметчица.
А квартира! Ахнешь. Потолки – высь необъятная, там на облачках купидончики нарисованы. Ну, засрана фатера так еще. Как в семнадцатом въехали, так, может, раз в году к Пасхе пол мыли, а уж на остальное без слез и не взглянешь. Ну, Еркин – мужик хозяйственный, он что – товар не понимает? Очень Олег Кузьмич хозяйке приглянулся. Ну, во-первых, он сразу с мильтоном и техником-смотрителем пришел, тем заплатить пришлось, святое дело. Во-вторых, конечно, бабке наиважнейше, что депутат. Она долго его книжечку заскорузлыми пальцами мусолила, допытывалась, с каких он мест, сама она, хоть и родилась в Москве, так навеки деревенской и осталась.
Мильтон с техником враз почувствовали, что жареным пахнет. Им, конечно, иностранцы и черные тоже сулили, но со своим вернее, опять же депутат, не подкопаешься.
Еркин хозяйке себя и по телевизору показал: объявил, когда выступать будет. Его телевизионщики снимали, а в ящике и не было. Да бабка не поняла сослепу, все про его чубчик и розовенькую рубашечку рассказывала. Тут главное – провернуть обмен этим годом, до перевыборов, а то так и останешься под Тулой с поросятами, женой злыдней да двумя девками, неизвестно как сделанными.
А здесь такая заморочка с почтой пришла, миллион за охрану требуют.
Тяжелые мысли прервал телефонный звонок. Еркин не торопясь снял трубку, выждал паузу; он всегда строг становился, когда приходилось говорить по телефону.
– Алле, Еркин слушает.
– Здравствуйте, Олег Кузьмич, – прозвучал мелодичный женский голос. – Вас беспокоит Вероника Андреевна Ждан, супруга помощника Президента.
(Этот разговор Галей уже слушал, так как стоял недалеко от дома и силы техники хватало.)
– Здравствуйте. – Еркин кивнул, словно звонившая могла его видеть, имя-отчество женщины он, конечно, тут же забыл.
– Олег Кузьмич, извините, что по пустякам беспокою, но моему мужу тут письмо пришло. – Вероника
