— Для моей героини в той крошечной роли на страницу сценария приходилась лишь пара реплик. И я встретилась с Домиником Сена, и меня покорила его энергия и его видение снимаемого фильма. Он был страстно увлечен съемками. Поэтому он, по существу, позволил мне самой создать образ моей героини. Девяносто процентов того, что я делаю в картине, я придумала сама. Для меня это стало своего рода поворотным моментом, я получила настоящий актерский опыт, потому что мне то и дело пришлось что-то изобретать. Это первая созданная мной самой героиня. Моя малышка Адель.
Она читает:
— Что, по-вашему, происходит после того, как человек телесно умирает? Вы верите в то, что вы — это душа, обитающая в теле, или же просто мозг?
Затем дополнительный вопрос:
— Как вы объясняете то, что Моцарт в семилетнем возрасте сочинял симфонии? (Потому что я думаю, что главный пример творческих способностей имеет духовную основу.)
Джульетт говорит:
— Когда работаешь с хорошими актерами, то вроде как создаешь параллельную вселенную вымышленной реальности. Есть в этом что-то от магии. Это чистой воды вера. Мой страховочный пояс — это камера. Мне известна вселенная кинокамеры. Она схватывает вещи лишь до известной степени. И тогда я могу быть уверена и спокойна — в этом пространстве, пространстве камеры, я смогу сыграть. Потому что камера словно сгущает, концентрирует реальность.
Иногда так и тянет вставить в роль реплику типа: «Кстати, зрители, когда мы снимали этот эпизод, было три часа утра. На улице тридцать градусов. Но я сделала это для вас, несмотря ни на что». Это был фильм «Та самая ночь», я снялась в нем до того, как на экраны вышел «Мыс страха». Это была любовная история образца 1962 года. Парень, который пошел не по той дорожке. Такой симпатичный, такой милый. Я должна была встретиться с ним поздней ночью на пирсе в Атлантик-Сити. Было холодно, хотя предполагалось, что действие происходит летом. Ну, знаете, эти жаркие летние ночи. Я тем временем вроде бы как грущу. Губы меня не слушаются, бр-р-р-р, они словно не мои. Мне изо всех сил приходится сдерживаться, чтобы не показать, что я окончательно замерзла. На мне легкое летнее платье. Приходится набросить на плечи парку и стоять так, пока не скажут: «Давай, сейчас будем снимать». Ты сбрасываешь парку и говоришь: «О боже, как я люблю тебя!..»
Когда я вместе с Джорджем Клуни снималась в фильме «От заката до рассвета», в фильме про вампиров, Джордж сказал: «Черт, друзья доконали меня вопросами: «Значит, ты снимаешься с Джульеттой. Она и вправду ненормальная? Она на самом деле с приветом?» А я, напротив, вполне нормальная. Может, в юности я к была излишне задумчивой. Может, позже я стану такой. Моя работа на самом деле вещь несложная. Я часто увлекаюсь и часто остываю. Включается камера. Включаюсь и я. Отключается камера, отключаюсь я.
Когда люди хотят знать, как тебе удается делать то, что ты делаешь, им приходится объяснять. Им помогает, если они говорят: «Отлично, значит, ты типа немного долбанутая, и тебе поэтому удается на экране выглядеть такой страстной». Им нужно объяснение, а мое объяснение простое — это магия.
Она зачитывает вопрос из списка:
— Строение женского тела тебя когда-нибудь сбивало с толку или нет? (Потому что меня пугало, а я обладаю таким телом.)
Проезжая мимо Центра знаменитостей сайентологической церкви, она говорит:
— Всю сайентологию можно свести к одному большому девизу: «То, что для тебя реально, — реально для тебя». Поэтому в ней нет, скажем, некоей догмы. Это всего лишь прикладная религиозная философия. Сайентологи устраивают небольшие такие курсы вроде «Успех через общение». Они предлагают вам то, что вы можете применить к собственной жизни, но не как какую-то фальшивку. Не как бездумную, как робот, вещь. Вы можете сами увидеть, когда она срабатывает и когда не срабатывает. Если она срабатывает, то дальше работает хорошо. Во всяком случае, мне она здорово помогла.
— Вы когда-нибудь попадали в природную катастрофу? — зачитывает она очередной вопрос из списка.
Она читает:
— У вас когда-нибудь были акции «Биркенстокс»?
Стоя за дверью своей спальни, глядя на большой снимок, помещенный в рамку — это обложка «Ньюсуик», на которой она изображена вместе с Вуди Харрельсоном, — Джульетт говорит:
— Снявшись в «Прирожденных убийцах», я со временем поняла, что этот фильм — сатира, а моя героиня — карикатурный образ, хотя я и наполнила его некоторыми живыми человеческими эмоциями. Но мне он кажется каким-то манерным. Он глупый. В нем все преувеличено до небывалых размеров. Мне пришлось внести в него энергию, например, в начальные эпизоды (Ну как? Я действительно сексуальная?), где она орет во весь голос. У меня голос сильный, поэтому я вообще-то могу набрать обороты, однако после монтажа мне все это показалось глупым. Все, наверное, подумали, что я была сильно взвинчена, но на самом деле не так. Мне все показалось наигранным и показушным.
Что касается того, как люди восприняли фильм, Джульетт полагает:
— Можно, конечно, постараться все приглушить, но все равно рано или поздно сорвешься — или кто-то рядом с тобой сорвется. Почему так происходит? Потому что, начиная с пятидесятых годов, народ начал повально принимать психотропные средства, раньше такого не было… я специально изучала этот вопрос. Я даже поднимала его на заседаниях Сената, ко то ли еще будет. По сравнению с тем, что нас ждет, нынешняя ситуация покажется так, забавой. Вы только задумайтесь над тем, что в этой стране шесть миллионов детей с шестилетнего возраста подсаживаются на риталин. Правительство же делает вид, будто ничего не происходит, отделывается фразами типа: «А вы, ребята, не могли бы показывать в фильмах поменьше жестокости?»
Вот, например, знаменитый убийца, Сын Сэма. По его словам, он совершил убийство потому, что собака лаем приказала ему сделать это. Дьявол якобы приказал ему, обернувшись собакой. Так что же, нам теперь запирать всех собак? Просто потому, что преступник несет такую вот околесицу?
Она зачитывает вопрос из списка:
— Какое у вас было любимое выражение, когда вы были подростком? Нечто вроде: Хва борзеть! Хва заливать! Что ты гонишь! Полный отпад! Полный отстой!
Джульетт говорит:
— Вряд ли есть смысл обращаться к прошлому, чтобы творить в настоящем. Существуют разные школы актерского мастерства. Например, согласно одной из них, если в жизни происходит что-то неприятное, то потом соотносишь это с фильмом, используешь на съемках в одном из эпизодов. Для меня это слишком сложно. Я просто уступаю материалу. Ничего другого мне не остается.
Для меня в актерской работе есть три сложные вещи. Первое — рыдания, потому что в жизни я редко плачу. Я представляю себе, что это такое, но я не плачу. Еще одна сложная вещь — истерический смех типа «Она смеется и никак не может остановиться». Третье — это изображать удивление или страх вроде: «Господи, как ты меня напугал!» Для этого приходится задумываться. Когда я пугаюсь чего-то, что со мной происходит? Например, у меня трясутся руки перед тем, как я впадаю в шок. Требуется целая минута, чтобы снова вернулось дыхание. Приходится прилагать усилия.
Чтобы расплакаться навзрыд, я использую ужас, возникающий при мысли о том, что мне приходится это изображать, или же что, если не добьюсь желаемого, я подведу людей. Себя подведу. Режиссера подведу. Фильм подведу. Ведь те, кто снимает фильм, доверяют мне. Страх по поводу того, что я не смогу заплакать, способен вызвать у меня слезы, заставить по-настоящему расплакаться.
Я снималась у Оливера Стоуна в «Прирожденных убийцах», и там была эта сцена, где мы с Вуди Харрельсоном на вершине горы, ссоримся. У меня в то утро начались месячные, и я совершенно не выспалась. Потому что спала не более часа. Да еще эти женские дела. Мы с ним ссоримся, сцена получается так себе, средней паршивости.
Вуди говорит: «Хочешь, еще дубль сделаем? Мне бы хотелось еще раз повторить эту сцену».
И Оливер тоже: «Согласен. Ты как, Джульетт? Хочешь еще дубль?»
Я ору в ответ: «Зачем? Можно подумать, будет лучше? К чему напрягаться? Мне и без того хреново. Черт, зачем я вообще ввязалась в это дело?… И лучше все равно не получится! Лажа это все! Жуть невообразимая!»
