Они смотрят на меня, и Оливер отводит меня в сторону и говорит: «Джульетт, никто не хочет слышать, как ты лажаешься. Да всем тут по барабану, облажалась ты или нет». И в ту же секунду меня как по башке чем-то ударило и всю меня перевернуло. Это было-таки поворотным пунктом. Оливер правильно поступил, что так сказал мне. Он мудро отвлек меня от лажовых мыслей, и к перестала париться по этому поводу.
Она читает:
— Вы когда-нибудь влюблялись в животное так, что вам хотелось, чтобы оно могло, как лучший друг, разговаривать с вами? (Потому что я обычно влюбляюсь в моих кошек, и мне очень хочется, чтобы мы могли общаться на равных.)
На вечеринке в Вествуде актриса и сценаристка Марисса Рибиси наблюдает за тем, как Джульетт и Стив едят цыпленка, и говорит:
— Они такая симпатичная парочка. Ну прямо-таки голубки.
Уходя с вечеринки далеко за полночь, в свете полной луны, они берут печенье с записочками и находят одинаковое послание: «Вас ждет счастливая судьба».
Сидя за рулем автомобиля, Джульетт говорит:
— На свадьбе меня волновало лишь одно — чтобы все было как в сказке. Мы вышли на край высокого утеса. Тогда я впервые увидела его в костюме. Черт, он был неотразим. Силуэт мужчины, окаймленный солнечным светом. Потрясающее зрелище.
Она говорит:
— Я все время думала: «Что мне делать с фатой, поднять ее или опустить? Поднять? Или опустить?» Мне затея с фатой очень понравилась, потому что в фате чувствуешь себя принцессой из сказки. А ведь день свадьбы — он и есть как сказка.
Стив говорит:
— У меня не было подходящих ботинок. У меня нашлось лишь время на покупку костюма, и потому не оказалось обуви в тон. Пришлось одолжить туфли у приятеля. Мы с ним поменялись обувью прямо на утесе. Чтобы сфотографироваться.
Видеомагнитофон, установленный в их гостиной, ломается, и поэтому они смотрят кассету с записью катания Стива на роликовой доске по видеомагнитофону в спальне. Джульетт говорит:
— Когда я в первый раз увидела по видику, как он катается на скейтборде, я расплакалась. Во- первых, там классная музыка, а Стив подобрал музыку особую, там играет рояль. Это так красиво — он катается, он совершает прыжки, отрицая все физические законы мироздания. Потому что такое просто немыслимо. В уме не укладывается, как можно взлетать в воздух на этой штуковине на колесиках. Это вызов, это настоящее мужество. Впервые в жизни человек, которого я близко знаю, вызвал у меня неподдельное восхищение.
Наверху, глядя на помещенный в рамку портрет Мэрилин Монро, Джульетт говорит:
— Люди низвели Мэрилин до статуса секс-символа, но на самом деле она была не такая, в ней была уйма энергии, от которой зажигались другие люди. От нее исходила радость. Когда она улыбается на снимке, кажется, будто ее улыбка вся светится. Она жила в женском теле, красивых женских формах, но ее всю пронизывал свет чистой, ничем не запятнанной детской любви, какой-то невинны свет, который зажигает людей. Наверное, это то, что отличает ее от других.
В сайентологии есть для этого особое слово. Всех детей отличает какое-то особое воздействие на окружающих… их умение искренне радоваться миру. Оно называется словом теша. Это то, что присуще человеческому духу. В сайентологии дух именуется тетан, а то, что сам дух излучает, — тета. Это то, что я называю магией.
Зачитывая оставшиеся в списке вопросы, она говорит:
— Вам не кажется, что все мы потенциально подобны Христу?
— Вы надеетесь на гуманность? Если нет, то можете ли вы честно жить перед лицом подобной безнадеги?
— На эти вопросы невозможно дать ответ, — убеждена она.
На полпути к дому Джульетт шоферу, который вез меня, позвонили по телефону. Очевидно, кредитная карточка, выданная мне журналом, не подтвердилась, и диспетчер велел водителю «получить оплату с пассажира». За полдня я накатался на сумму в 700 долларов. За неделю до этого в одном отеле со мной произошла подобная история с кредитной карточкой другого журнала. Тамошние работники сняли деньги и с моей кредитной карточки, и с журнальной. Я был не в восторге от перспективы платить дважды за одну услугу и высказал все, что думаю по этому поводу. Водитель обозвал меня вором. Я потребовал, чтобы он выпустил меня из машины на ближайшем светофоре. Он заблокировал двери. К тому же в багажнике лежал мой чемодан. Я начал названивать в Нью-Йорк, в журнал, но к этому времени там уже никого не было, все разошлись по домам. Следующие два часа мы колесили по всему Голливуду. Двери оставались заперты, а водитель все время кричал, что я должен ему деньги. Что я вор. Что я не имею права на услугу, за которую не в состоянии заплатить.
Я рассказываю ему о том, что мне было обещано в редакции журнала. Я продолжаю названивать в Нью-Йорк. И не перестаю думать: «Ух ты, я взят в заложники в автомобиле. Круто!»
В конце концов я позвонил по номеру 911 и сказал, что меня похитили и удерживают в плену. Проходит минута, и водитель выбрасывает меня и мой чемодан из машины прямо в канаву возле дома Джульетт.
Я так и не рассказал ей, что со мной случилось, Я поднялся по ступенькам и позвонил в дверь. Они со Стивом, наверное, подумали, что я всегда такой — нервный, потный и неопрятный тип. А с кредитной карточкой все оказалось в порядке…
Почему он не желает отступаться?
Я (Эндрю Салливан) родился в 1963 году в маленьком, просто крошечном городке на юге Англии, вырос неподалеку от него в другом маленьком городке на юге Англии, получал стипендию в Оксфорде, затем в 1984 году удостоился еще одной стипендии и продолжил образование в Гарварде. Получил степень магистра в школе государственного управления имени Кеннеди, но неожиданно понял, что мне не по зубам анализ реформ социального обеспечения, и потому переключился на философию, главным образом политическую философию. Через несколько лет получил степень бакалавра политических наук и даже написал диссертацию по политологии. Занимаясь диссертацией, я немного подрабатывал или вроде как проходил практику в Вашингтоне, в журнале «Нью рипаблик». Затем вернулся и стал младшим редактором, а затем, где-то в 1991 году, редактором «Нью рипаблик» и трудился там до 1996 года, после чего поставил на всем жирный крест и решил начать жизнь заново.
У меня была… я ненавидел свою семью, Я испытывал непреодолимую ненависть к той среде, в которой рос. Пожалуй, я рано обособился от родных…
Я терпеть не мог, когда родители устраивали скандалы. Мне становилось жутко, после этого я ходил больной.
Впрочем, к этому до известной степени еще можно привыкнуть. Мать всегда была откровенна и прямолинейна в том, что касалось всего на свете, мне же это казалось верхом вульгарности. Отец постоянно хлопал дверью и орал на нас, напивался и играл в регби, а мать постоянно жаловалась и орала в ответ. Это повторялось постоянно, раз за разом, и мне казалось, будто какая-то часть моего «Я» отделилась от меня и смотрела на все происходящее как на какую-нибудь разновидность зрелищного спорта, но другая часть меня ужасно страдала от того, чему я был свидетелем. Считать это душевной травмой или нет, но жить мне приходилось именно в такой обстановке. Даже если это и жуткая травма, и именно так говорят врачи, на мой взгляд, есть в этом особый смысл. Даже если это великое несчастье, оно твое несчастье.
Что ж, возможно, из этого следует, что мы в конечном счете ищем точно такие отношения, которые повторяют то, что…
Я прошел обряд конфирмации в соборе Арунделя, в Суссексе. Я сам родом из Суссекса. Мои родители
