что покойник. Но перед тем как отправлюсь в ад, чтобы увидеться со старыми друзьями, которым я пустил пулю в башку, доставлю себе удовольствие стать знаменитым. Понаедут ко мне телевизионщики, журналюги брать интервью, репортеры с камерами. Вот ведь мне реклама будет! Хе-хе, соседи будут возмущены, но так им и надо!
Клопперс прикрыл глаза, и мне показалось, что он заснул. Кира осторожно кашлянула. Старик не откликался. Я произнесла:
– Господин Клопперс, с вами все в порядке?
Ответа не последовало. Мы с Кирой тревожно переглянулись. Старик обмяк в кресле, изо рта у него текла слюна, палка выпала из руки.
– Боже мой, да он ведь умер! – вскричала профессорша и подбежала к палачу. Она попыталась нащупать у него на горле артерию. – Он скончался, и почему именно сейчас?
Старик внезапно открыл глаза и вцепился лапами в горло Кире. Она вскрикнула, я бросилась к ней на помощь. Клопперс прохрипел:
– Что, дуры, думали – я помер? Ловко я вас разыграл? Как я еще удовольствие от поганой жизни могу получить?
Я вырвала Киру из цепких объятий старика, она, отдуваясь, прошептала:
– Господин Клопперс, вы поступили ужасно! Так нельзя никого разыгрывать!
– Можно! – упрямо произнес старик и велел: – Ну ты, герцогиня, подай мне палку!
Я протянула ему палку. Опираясь на нее, Клопперс заметил со счастливой улыбкой:
– Ладно, так и быть, не буду вас дольше терзать, надоели вы мне, сороки. В начале декабря 1985 года к нам в тюрьму поступило распоряжение привести приговор в отношении Климовича в исполнение. Процесс над ним закончился недавно, и все знали: народ требует быстрой ликвидации этого извращенца. Точную дату, как это обычно водится, определял директор тюрьмы, он же постановил, что Вулк будет расстрелян 28 декабря – то был день рождения директора, он хотел себе сделать своеобразный подарок. И сделал, но вовсе не такой, о котором мечтал…
Мы уселись на диване и, затаив дыхание, слушали рассказ палача.
– Директор вызвал меня к себе числа восьмого или девятого, точно не помню, и сказал, что пришла пора отправить Вулка в царство Аида. Еще до того как Климовича к нам доставили, я уже предвкушал, как поведу его по бордовому коридору. Я решил, что изменю своей обычной методике и не буду стрелять в затылок. Скажу честно, я не всегда так делал, и задолго до того, как руки у меня стали из-за водки дрожать. Я, как Бог, единственный, кто решает, как именно умрет приговоренный. Много убийц и растлителей малолетних через меня прошло, ой как много! И некоторых из них, чьи преступления были особо страшными или кто вел себя по-бабски, я кончал не сразу.
Меня передернуло от сладострастного тона, которым Клопперс рассказывал ужасные вещи. Не его жертвы, а он сам, садист и психопат, заслуживал смертной казни!
– За пару дней до расстрела приговоренного посещал врач, вроде бы делал прививки, мерил давление. И только дураки не просекали, что это их, как скотину перед забоем, подвергают экспертизе. Так было записано в каком-то постановлении: перед расстрелом провести медосмотр, как будто человека отправляли не в преисподнюю, а готовили к участию в спортивных соревнованиях. При Хомучеке, когда расстреливали по двести человек в день, ничего такого не было, без сантиментов прямо в камеру входили и стреляли в лицо. Но времена террора прошли, стали цивилизованно убивать, с инструкциями из Министерства юстиции, врачом и градусником в заднице. Так вот, я отвлекся, некоторым из извергов, тем, которые мне особенно не нравились, я сначала стрелял в конечности. А людишки бежали по коридору, ища спасения, не зная, что там нет ни единой двери! Они выли, плакали, некоторые прямо там, в бордовом коридоре, с ума сходили. Стрелял я, значит, сначала в руку, а потом в ноги, так, чтобы приговоренные падали. И, на что-то еще надеясь, они ползли от меня! Я не спешил, медленно подходил к ним, а они ползут и оборачиваются, на меня смотрят, слюни пускают. Какой великолепный момент – подойдешь к такому типу, который, предположим, убил и изнасиловал дюжину женщин, а он кричит, как ребенок, о пощаде молит. Я неспешно навожу на него свой именной пистолет, и он это видит, стонет, почти все лужу делали, а у многих желудок не выдерживал. Так и ползут – все в крови и дерьме. Я все делаю медленно, чтобы дать им в полной мере насладиться грандиозностью момента! Некоторые до стены противоположной доползали, а дальше ползти некуда! И вот тогда я и приканчивал их выстрелом в голову!
Я оцепенело смотрела на Клопперса. Как человеку может доставлять удовольствие убийство себе подобного? А Бронислав, судя по всему, получал от этого подлинный кайф.
– Начальство вопросов никогда не задавало, хотя стрелять по дурацкой инструкции полагалось через пятнадцать-двадцать секунд после того, как заключенный прошел в коридор, с расстояния в четыре-семь метров, только в затылок. Я потом составлял отчет, в котором указывал, что приговоренный пытался бежать, поэтому пришлось стрелять в конечности. Мне верили!
– Но куда они могли бежать от вас в завершавшемся тупиком коридоре? – спросила в ужасе Кира.
– Какая теперь разница, – отмахнулся Клопперс. – Никто не хотел вмешиваться в детали расстрела. Но вернемся к нашему Вулку. Вызывает меня, стало быть, к себе директор и говорит, что казнь намечена на 28 декабря. Климович отличался редкостной сообразительностью – он не был интеллектуалом, однако обладал недюжинной смекалкой и хитростью. Говорят, что бабы по нему так и сохли!
– Господин Клопперс, – не выдержала Кира, – так что же случилось?
Старик закашлялся и, вытерев кровавые слюни рукавом рубашки, ответил:
– Старый директор, Базиль, допустил роковую ошибку, которая и привела к побегу Вулка. Двадцатого числа – как сейчас помню, стояла ужасная погода, метель мела, ветер свистел над тюрьмой, градусов тридцать ниже нуля было, что у нас здесь, в горах, не редкость, – он посетил Климовича. Я при этом разговоре не присутствовал, знаю о содержании со слов одного из надзирателей, который его подслушал.
Директор, нарушая все писаные и неписаные правила, заявил Вулку, что того скоро расстреляют, и даже дату назвал. Хотел, чтобы Климович мучился, терзался, считал секунды до своей неминуемой смерти. Надзиратель потом сказал, что Вулк вел себя на удивление собранно, таинственно ухмылялся и под конец вежливо поблагодарил директора за визит, пообещав, что скоро они встретятся вновь. Директор вспылил и, ударив Климовича, ответил, что этого никогда не произойдет, на что Вулк заявил: «Увидимся на танцульках у рогатого». И Вулк затих – никаких истерик, стенаний или воплей. Сидел на кровати, читал много, в основном журналы «Герцословацкий натуралист» и «Здоровье нации», старыми выпусками которых тюремная библиотека была завалена. Двадцать четвертого декабря, под вечер, в тюрьме тревога – Вулк в камере корчится в судорогах и, по словам охранников, кончается. Его нашли у параши с пеной у рта, глаза закатились, руки и ноги трясутся, кости выворачивает. Вызвали врача, тот заявил, что, вероятнее всего, это сердечный приступ, который спровоцировал приступ эпилепсии. Спроси моего мнения, я бы вызвался Вулка, коли он помирает, на месте расстрелять, но нельзя! Дата его смерти уже была отправлена в Экарест и записана в документах, а наша бюрократия разве позволит что-то изменить, тем более четыре дня оставалось до часа «икс». А это значило, что Вулка надлежало перевести в тюремный лазарет, реанимировать, чтобы 28 декабря его можно было отвести на прогулку в бордовый коридор. Климовича доставили в один из боксов, доктор начал над ним колдовать. Я в те дни был выходной, дома сидел, морально готовился к предстоящему заданию, то есть в дартс играл и вырезал из дерева шахматы.
Кира громко вздохнула, а старик продолжил:
– В ночь с двадцать пятого на двадцать шестое – телефонный звонок. Была половина четвертого. Директор заявляет, что меня через десять минут заберет машина и доставит в тюрьму. Я оделся, прихватил оружие, думая, что решили от Вулка избавиться пораньше. Я даже не позавтракал, только стакан кефира выпил. Убивать натощак мне еще не приходилось! Водитель мне по дороге рассказал о болезни Вулка. Я грешным делом подумал – а не помер ли Климович естественным путем? Мне так обидно стало, аж до слез – еще бы, такой, как он, экземпляр раз в сто лет попадается, и вот те на – не я ему пулю всадил в голову, а он сам подох от банального инфаркта! Слишком легкая смерть! Меня ведут в кабинет к директору, он один, секретарши, по причине слишком позднего, вернее, слишком раннего часа, на работе нет. Базиль по кабинету мечется взад-вперед, как голодный тигр в клетке, рядом с ним – трясущийся доктор и наш Раппорт, начальник охраны сидит на стуле, а рядом с ним – пустая бутылка водки. Я спрашиваю, в чем дело. Базиль нервно отвечает, что Вулк бежал! Я на ногах едва устоял от этой новости! Директор мне сует бумагу с
