разочарованная, и поднялась. Подойдя близко к гиганту киммерийцу, она положила свои тонкие руки на его мощно вздымающуюся грудь. Ее темные глаза, подобные черным драгоценным камням в свете звезд, заглянули ему в лицо.
— Ты настоящий мужчина! Помоги мне! Тотрасмек должен умереть! Убей его ради меня!
— Чтобы сунуть свою шею в туранскую петлю? — хмыкнул он.
— Нет! — Ее тонкие руки, сильные, как гибкая сталь, обвились вокруг его мускулистой шеи, а мягкое податливое тело затрепетало, тесно прижатое к нему. — Хирканийцы не любят Тотрасмека. Жрецы Сета боятся его. Он монгрел, который правил людьми с помощью страха и суеверий. Я почитаю Сета, туранцы поклоняются Эрлику, а Тотрасмек приносит в жертву своему Хануману осужденных! Туранская знать боится его черной магии и его влияния на смешанное население. Они ненавидят его. Даже Джангир Хан и его любовница Нефертари боятся и питают отвращение к нему. Если бы его убили ночью в храме, они не стали бы очень настойчиво разыскивать убийцу.
— А как же его колдовство? — возразил киммериец.
— Ты воин, — отвечала она. — Рисковать жизнью — часть твоей профессии.
— За плату, — согласился он.
— Конечно! — воскликнула она, приподнимаясь на цыпочки, чтобы заглянуть ему в глаза.
Близость ее трепещущего тела зажгла пламя в его крови. Аромат ее дыхания помрачил его сознание. Но когда его руки сомкнулись в объятии, она гибко увернулась от него со словами:
— Подожди чуть-чуть. Сослужи мне службу сначала. Уладь это дело!
— По рукам, договорились, — с трудом выдавил он, приходя в себя.
— Подними моего возлюбленного, — приказала она, и киммериец подошел и легко взвалил на свои широкие плечи высокое сухощавое тело. В этот момент он чувствовал, что почти с такой же легкостью мог бы опрокинуть дворец самого Джангир Хана. Девушка лепетала нежные слова своему милому, по-прежнему находившемуся без сознания, и чувствовалось, что ее отношение к нему очень искренне. Очевидно, она любила своего Алафдала всем сердцем. Было ясно, что в какие бы деловые отношения она ни вступала с Конаном, ничто не могло повлиять на ее чувства к Алафдалу. Женщины более практичны в таких делах.
— Следуй за мной! — сказала она и торопливо пустилась вдоль по улице. Киммериец не отставал от нее ни на шаг, ни в коей мере не обремененный своей ношей. Он настороженно поглядывал по сторонам, ища глазами черные крадущиеся тени под арками, но не заметил ничего подозрительного. Несомненно, черные дарфарцы, все как один, собрались вокруг своей ямы для жарки людей. Девушка свернула в узкую боковую улочку и сразу стала осторожно стучать в дверь под аркой. Почти сразу приоткрылось маленькое окошко в верхней части двери, в которое выглянуло черное лицо. Она близко склонилась к открывшему и стала быстро шептать ему что-то. Заскрипел засов, и дверь открылась. В мягком свете медной лампы стоял громадный черный человек. Конану было достаточно беглого взгляда, чтобы убедиться, что он не из Дарфара. Его зубы не были подпилены, а курчавые волосы были коротко острижены. Он был из Вадаи. По указанию Забиби Конан передал бесчувственное тело на руки чернокожего, который уложил молодого офицера на бархатный диван. Он по-прежнему был без сознания. Удар, который привел его в такое состояние, мог свалить и быка. Забиби сразу же склонилась над ним, нервно сплетая и ломая свои пальцы. Затем она распрямилась и вышла назад на улицу к киммерийцу.
Дверь за ними мягко закрылась, звякнул замок. Когда захлопнулось и смотровое оконце, они опять остались в темноте. Забиби взяла Конана за руку, ее собственная немного дрожала.
— Ты не подведешь меня?
Он колыхнул своей гривастой головой, огромной на фоне звездного неба.
— Тогда проводи меня в святилище Ханумана, и да смилуются над нами боги!
Как духи древних времен, двигались они по тихим молчаливым улицам. Они не проронили ни слова. Девушка, возможно, думала о своем возлюбленном, лежавшем без сознания на диване, освещенном светом медных ламп, или содрогалась от страха перед тем, что ожидало их в обитаемом демонами святилище Ханумана. Варвар думал только о женщине, следовавшей за ним своей волнующей походкой. Аромат ее надушенных волос не оставлял его, ему казалось, что его ноздри до сих пор наполнены им. Он ежеминутно ощущал чувственную атмосферу ее присутствия, и это целиком занимало его, не оставляя места для прочих мыслей.
Один раз они услышали звяканье подкованных сандалий и бросились в тень мрачного портала, чтобы пропустить отряд пелиштинских стражников. Их было пятнадцать. Они прошагали тесным строем с пиками наизготове, у шедших сзади спины были прикрыты широкими бронзовыми щитами для защиты от ножевых ударов. Угроза нападения черных людоедов была страшна даже для вооруженных людей.
Как только утих звук их шагов, Конан и девушка вынырнули из своего убежища и торопливо продолжили путь. Немного погодя перед ними стало смутно вырисовываться приземистое сооружение с плоской крышей, которое они и искали.
Храм Ханумана стоял отдельно от других зданий в середине обширной, совершенно пустой площади. Мраморная стена окружала святилище. Широкий проход в ней располагался прямо перед входом в храм. Ничто не преграждало его — не было даже ворот.
— Почему черные не хотят творить свои молитвы здесь? — тихо проговорил Конан. — Кажется, ничто не мешает им делать это в храме.
Он вновь почувствовал, как Забиби дрожит всем телом, потому что она тесно прижалась к нему.
— Они боятся Тотрасмека, как и вся остальная Замбула, даже Джангир Хан и Нефертари. Входи! Пойдем, не теряя времени, пока решимость не оставила меня. Я чувствую, что она тает во мне с каждой минутой!
Страх девушки был очевиден, но она не колебалась. Конан вытащил свой меч и зашагал впереди нее через открытый проход. Он знал отвратительные обычаи восточных жрецов и понимал, что посягающего на святилище Ханумана могут встретить здесь самые ужасные неожиданности, каких не вообразишь даже в ночных кошмарах. Он отдавал себе полный отчет, что оба они с девушкой могут не выйти из храма живыми, но слишком много раз до этого он рисковал своей жизнью, чтобы всерьез обращать внимание на такие вещи.
Они вошли во двор, вымощенный мрамором, который белел в свете звезд. Несколько широких мраморных ступеней вели к обрамленному колоннами портику. Огромные бронзовые двери стояли широко открытыми, они не закрывались никогда — вот уже несколько веков. В дневное время мужчины и женщины еще могли робко входить в святилище, чтобы оставить пожертвования перед черным алтарем обезьяноподобного божества. Ночью люди старались обходить храм Ханумана, как зайцы избегают змеиного гнезда.
Зажженные курильницы наполняли храм изнутри полупрозрачными, причудливо светящимися клубами дыма, что создавало иллюзию нереальности. У задней стены, за алтарем из черного камня, сидел бог, навсегда вперивший свой взгляд на открытую дверь, через которую век за веком входили его жертвы, влекомые цепями из роз. Неглубокий желоб тянулся от входа к алтарю, и Конан, попав в него ногой, отпрыгнул так, будто наступил на змею. Этот желоб был протоптан неисчислимым множеством слабеющих неверных ног тех, кто умер, заходясь от крика на этом мрачном алтаре.
В неопределенном, меняющемся освещении лицо Ханумана казалось живым. В его злобном вожделеющем взгляде была скотская чувственность. Он сидел со скрещенными ногами в позе человека, а не обезьяны, но от этого его вид был ничуть не менее обезьяньим. Идол был высечен из черного мрамора, глаза, сделанные из рубинов, горели красным похотливым огнем, как угли самых глубоких преисподних. Его огромные руки лежали на коленях, ладони были приподняты, и хищно скрюченные когтистые пальцы торчали в разные стороны. В непристойной выразительности атрибутов фигуры, в плотоядном взгляде его сатироподобного лица отражался отвратительный цинизм дегенеративного культа, который обожествлял его.
Девушка направилась к задней стене, для этого надо было обогнуть изваяние. Когда случайно ее гладкое бедро коснулось каменного колена, она отпрянула в сторону, и ее передернуло, как от прикосновения рептилии. Между широкой спиной идола и мраморной стеной с фризом из золотых листьев было пространство в несколько футов. По обе стороны от сидящего божества в стене располагались двери из слоновой кости под золотыми арками.
