расправиться с ним. Надо просто рвануть и всадить в него меч, так чтобы коричневый прислужник распластался под ногами искалеченным трупом. На этот раз он не позволит морочить себя всякими иллюзорными тенями — но он опять был одурачен.
Леденящее кровь рычание послышалось за его спиной, он живо обернулся и в ту же секунду рубанул с плеча по пантере, приготовившейся к прыжку на него с металлически поблескивающего стола. Еще до того, как удар достиг цели, видение исчезло, и меч оглушительно лязгнул по несокрушимо твердой поверхности. Он сразу почувствовал что-то ненормальное. Меч прилип к столу! Он дергал и тянул его изо всех сил, но тот не поддавался. Это уже был не гипнотический трюк. Стол был гигантским магнитом. Конан схватился за рукоять обеими руками, когда голос сзади заставил его оглянуться. На него шел человек, который наконец поднялся с дивана.
Лишь слегка более высокий, чем Конан, но намного массивнее, Ваал-птеор неясно вырисовывался перед ним махиной угрожающих размеров. Он представлял собой устрашающий образец исполинской мускульной силы. Его огромные руки были неестественной длины, а уродливо большие лапы судорожно сжимались и разжимались, как в конвульсии. Конан отпустил рукоять своего намертво прижатого к столу меча и стоял, ничего не говоря, наблюдая за своим врагом сквозь прищуренные веки.
— Пропала твоя голова, киммериец! — издевательски проговорил Ваал-птеор. — Я откручу ее с твоих плеч, как голову цыпленка, голыми руками! Сыны Косалы приносят жертву Яджару именно таким образом. Варвар, ты видишь перед собой душителя Йога-понга. Жрецы Яджара выбрали меня еще в раннем детстве и тренировали с тех пор вплоть до того, как я вошел в зрелые годы. Они учили меня искусству убивать голыми руками — потому что только такие жертвы предписаны нашим законом. Яджар любит кровь, и мы не проливаем впустую ни единой капли из жил наших жертв. Когда я был совсем мал, они давали мне душить младенцев, мальчиком я имел дело с молодыми девушками, в юношеском возрасте мне доставались женщины, старики и подростки. И только достигнув полного расцвета сил, я получил возможность убивать на алтаре Йога-понга сильных мужчин.
Долгие годы я приносил жертвы Яджару. Сотни шей ломались с хрустом и треском между этими пальцами… — Он пошевелил ими перед пылающими гневом глазами киммерийца. — Тебя не касается, почему я сбежал из Йога-понга и стал слугой Тотрасмека. Через минуту ты вообще потеряешь способность любопытничать. Жрецы Косалы, душители жертв для Яджара, намного сильнее, чем могут представить люди. А я самый сильный из них. Сейчас я сверну тебе шею своими руками, варвар!
И подобно двум кобрам, громадные длани сомкнулись на горле Конана. Киммериец не предпринимал никаких попыток увернуться или отбиться от них. Вместо этого его собственные руки быстрым, как молния, движением метнулись к бычьей шее косаланца. Черные глаза Ваал-птеора расширились, когда он почувствовал жгуты мощных мускулов, защищающих горло варвара. С рычанием, рвущимся из его глотки, он напряг все свои нечеловеческие силы. Узлы, горы и канаты мускулов вздулись и перекатывались на его массивных руках. И вдруг приступ удушья перехватил его дыхание, когда пальцы Конана сцепились на его горле. На миг они застыли, как статуи, их лица с побагровевшими, вздувшимися жилами на висках были воплощением напряжения. Тонкие губы Конана расползлись в невольном оскале, сквозь крепко сжатые губы прорывалось рычание. Глаза Ваал-птеора почти вылезли из орбит, в них все больше нарастало выражение ужасного удивления и слабые проблески страха. Оба стояли неподвижно, как изваяния, только мускулы вздувались на их напрягшихся руках и упирающихся в пол переплетенных ногах. Силы, превышающие все обычные человеческие представления, сошлись в этой схватке — силы, способные вырывать с корнем деревья и крушить воловьи лбы.
Воздух внезапно вырвался со свистом сквозь разжатые зубы Ваал-птеора. Его лицо побагровело, страх затопил глаза. Мускулы на руках и плечах гиганта, казалось, были готовы лопнуть, однако мощная шея киммерийца не поддавалась теряющему уверенность напору. Она напоминала переплетение железных канатов. Одновременно плоть самого Ваал-птеора начинала расползаться под железными пальцами киммерийца, которые погружались все глубже и глубже в слабеющие мускулы, расплющивая их вместе с яремной веной и вдавливая в дыхательное горло.
Скульптурная неподвижность группы внезапно сменилась неистовыми рывками, так как косаланец, одолеваемый рвотными судорогами, начал дергаться и вырываться, стараясь откинуться назад. Он выпустил горло Конана и ухватил его за запястья, чтобы оторвать эти неумолимые пальцы.
Стремительным выпадом Конан оттолкнул его назад, так что тот ударился копчиком о стол. Конан продолжал перегибать его через край, все дальше и дальше, пока спина врага не начала хрустеть, готовая переломиться.
Низкий смех Конана был безжалостен, как звон стали.
— Ты глупец! — прошипел он. — Наверно, ты никогда до сих пор не встречал уроженца запада. Неужели ты считаешь себя сильным только потому, что был способен откручивать головы цивилизованным людям, бедным слабакам с мускулами, похожими на гнилые веревки? Будь ты проклят! Попробуй свернуть шею дикому киммерийскому быку, перед тем как хвастаться своей силой! Я делал это еще до того, как стал взрослым мужчиной, — вот так!
И с этими словами он молниеносным беспощадным движением крутанул голову Ваал-птеора и поворачивал ее до тех пор, пока искаженное гримасой боли лицо не оказалось за левым плечом, а позвоночник треснул, как подгнившая ветка.
Конан отшвырнул осевший труп на пол и снова вернулся к своему мечу. Он ухватился за рукоять обеими руками и изо всей силы уперся ногами в пол. Кровь текла по его широкой груди из ран на шее от когтистых пальцев Ваал-птеора. Его черные волосы были мокры, пот стекал по лицу, а грудь тяжело вздымалась. Потому что, хотя на словах он и облил презрением силы Ваал-птеора, на самом деле надо было признать, что в звероподобном косаланце он встретил почти равного себе по мощи. Но медлить было некогда, и, не давая себе передышки, чтобы выровнять дыхание, он вложил все оставшиеся силы в мощный рывок и наконец оторвал меч от удерживавшего его магнита.
В следующий момент он распахнул дверь, за которой слышались вопли, и оглядел длинный прямой коридор с рядом дверей из слоновой кости. Дальний конец был закрыт богатым бархатным занавесом, из-за которого и доносились ужасные звуки такой адской музыки, которую Конану не доводилось слышать даже в ночных кошмарах. Его волосы зашевелились, и мороз побежал по коже. В музыку вплетались женские рыдания, к которым примешивались звуки хриплого, затрудненного дыхания. Крепко ухватив меч, Конан стал крадучись продвигаться вдоль по коридору.
IV ТАНЦУЙ, ДЕВОЧКА, ТАНЦУЙ!
Когда Забиби была вдернута головой вперед в отверстие, которое открылось в стене за идолом, ее первой мыслью, если можно так назвать бессвязные обрывки, мелькавшие в голове в миг крайнего ошеломления, было то, что ей пришел конец. Она инстинктивно зажмурила глаза и ожидала разящего удара. Вместо этого ее бесцеремонно швырнули на мраморный пол, так что она сильно расшибла колени и бедро. Открыв глаза, она озиралась со страхом, за стеной в это время раздавались глухие удары. Она увидела гиганта с коричневой кожей, в одной набедренной повязке стоявшего над ней, а в помещении, в которое ее втащили, на диване сидел человек, спиной к богатому черному бархатному занавесу. Мужчина был широкий, полный, с жирными белыми руками и коварными глазами. По ее телу пробежали мурашки, потому что этот человек был Тотрасмеком, жрецом Ханумана, который уже многие годы плел липкую паутину своей власти над всей Замбулой.
— Варвар старается пробить себе путь через стену, — произнес сардонически Тотрасмек, — но засов крепок.
Девушка увидела тяжелый золотой засов, задвинутый поперек секретной двери, которая с этой стороны стены была ясно различима. Такой засов и скобы могли выдержать натиск слона.
— Иди открой ему одну из дверей, Ваал-птеор, — приказал Тотрасмек. — Убей его в квадратной комнате на другом конце коридора.
Косаланец поклонился, приложив руки ко лбу по восточному обычаю, и удалился через боковую дверь в стене комнаты. Забиби поднялась, глядя с испугом на жреца, глаза которого жадно обшаривали ее
