мешок…
Собрав все силы, Конан выбежал из зала и захлопнул дверь. Вдали стихал злобный, торжествующий смех. Скорее, на воздух, во двор, к воротам… Все по-прежнему — ворота открыты, решетка поднята… Но на сей раз, за воротами — мир! Зеленая трава, небольшие деревья. Мир вернулся. Точнее — вернулся замок! Конан шагнул за ворота.
… Стены замка были под стать тому, другому, призрачному, из плена которого Конан освободился только два дня назад. Огромные башни тянулись к небу, казалось, островерхие вершины их задевали, царапали облака. Наполненный мутной водой ров окружал эту неприступную цитадель.
— Провалиться мне на месте, — пробурчал киммериец, — еще пару дней назад этой цитадели тут не было! Еще один исчезающий замок?
На дороге, ведущей к воротам, наконец, показалась повозка. Изможденный, с потухшим взором немолодой крестьянин, ссутулившись, сидел в телеге, груженой бочками.
Остановив повозку, Конан спросил:
— Чей это замок?
— Нашего светлейшего хозяина, всемилостивейшего повелителя Кушуха.
— Что? — воскликнул Конан. — Ты сказал — Кушуха?!
— Да, так зовут нашего повелителя, — поклонился крестьянин.
— Скажи, — Конан решил сильно не пугать бедного человека, — скажи, когда построен этот замок?
— Господин, видно приехал издалека… — остро глянул крестьянин. — Этот замок начали строить год назад и теперь почти закончили. Небывалое дело — построить замок за год! Но господин наш так богат и могуществен… На строительство было собрано столько народу… Сейчас осталось лишь обустроить внутренние помещения, но господин уже живет в северной башне. Говорят, там такая роскошь!
— То есть, как — год назад? Три дня тому, я проезжал этой дорогой! Никакого замка… — Что-то было не так, и Конан это понял сразу, как только увидел крепость. И только теперь окончательно убедился — прошел ровно год!.. Его не было год! Не один день — год! Пока он был в призрачном замке — тут прошел год! Кушух за это время сумел воздвигнуть замок. Стал господином! Окружил себя неприступными стенами. Приказал называть себя повелителем!
— В северной башне, говоришь?.. — пробормотал он, скорее себе, но крестьянин услышал.
— В восточной части замка не достроена стена, — тихо сказал он, — там проще перелезть, хотя и ходят часовые. А в саму башню ведет подземный ход из колодца, что в ста шагах к югу. Я его строил. Всех строителей Кушух убил… и моего сына… а меня, видно, просто забыл. Я работал там непостоянно… — В глазах крестьянина стояли слезы.
Конан запустил руку в кошель и вынул горсть алмазов.
— Возьми, отец… сына это не вернет, но поможет тебе жить.
— Убей его, воин! — выкрикнул крестьянин. — Убей! Убей…
— Убью, — твердо сказал Конан, — отомщу за твоего сына… и за все остальное.
Ароматный дым поднимался из чаши, вокруг которой танцевали полуобнаженные красавицы. Развешенное по стенам оружие поражало великолепием отделки и величиной драгоценных каменьев на эфесах. Громадные телохранители, с ятаганами наголо, и ростом, и сложением, не уступавшие хозяину, застыли в дверях черными статуями.
Но тревожно было на душе у Кушуха. Сердце сжималось, чувствовало приближающуюся опасность. Весь год прожил он спокойно, уверенный в том, что Конан, надежно закрытый в пещере, погиб. Но два дня назад перестала радовать его роскошь, перестали привлекать прекрасные тела юных танцовщиц, перестала доставлять удовольствие власть. Он чувствовал — Конан остался в живых. Конан выбрался из ловушки. Конан придет, чтобы отомстить, и месть его будет ужасна.
И ворочался ночью на мягкой кровати немедиец, и не сон объял его, а некая дрема, когда сновидения причудливо переплетаются с реальностью, когда, зная, что спишь — видишь, будто идешь; зная, что ты дома — видишь себя в призрачном замке.
И видел Кушух: бежит он по лестнице, захлопнув двери сокровищницы, оставив там Конана, — бежит, а за ним следом несется, догоняя его, что-то непостижимо страшное. Неуловимое, непонятное. Вот-вот догонит, схватит… И тогда судьба его будет хуже смерти. Оледенеет он в вечном замогильном бдении, и вечно — вечно — будет убегать от своего ужаса по нескончаемой лестнице в этом страшном, мрачном подземелье…
А ноги становятся все тяжелее… А сумка с сокровищами давит на плечи неимоверным грузом — тяжелее, чем мешок, наполненный булыжниками, тяжелее, чем отрубленные головы тех, кого он убил — крестьян, знавших про подземный ход. Про его надежду, про его последнюю возможность спастись, ибо, когда придет киммериец — не остановят его ни стены, ни двери, ни телохранители…
Кушух проснулся в холодном поту и увидел, что киммериец стоит с мечом в руке перед его ложем. Хотел закричать предатель, — но только хрип вылетел из его горла.
— Возьми любое оружие, — спокойно сказал Конан, — я не хочу убивать безоружного.
Непослушными руками снял Кушух со стены самый тяжелый ятаган. Взвесил в руке. Оттягивая момент схватки, хотел что-то спросить, но варвар покачал головой и приготовился к бою. И весь страх, вся ненависть, все напряжение последних дней выплеснулось в дикой атаке немедийца. Его ятаган раз за разом наносил страшные удары, в которые он вкладывал всю свою силу. Отступив на шаг, Конан, неожиданно для себя, применил тактику убитого им зорга. Конечно, действовать мечом с такой быстротой, как Ишанатан орудовал саблей, было невозможно, но это и не требовалось. Мощные удары ятагана разбивались о сверкающий кокон, которым окружил себя киммериец. Затем Конан сделал скользящий шаг вперед, — и тело Кушуха, разрубленное на несколько кусков, грузно осело на ковер, пропитав его кровью. Черной кровью предателя.
— Интересно, кто-нибудь достроит этот замок? — в раздумье пробурчал Конан, оглянувшись на темнеющую громаду. Вряд ли… Скорее всего, его теперь разберут по камешкам окрестные жители. Построят себе хорошие, прочные дома. И правильно! А я, как-никак, целый год не пробовал вина, не держал в объятиях красивых женщин! Нужно поторопиться!
И Конан направился в Шадизар, где, как он помнил, в одной таверне было отменное вино и лучше в Заморе красотки.
Ник Харрис
Ритуал Луны
Колдовская пентаграмма пылала голубоватым пульсирующим светом. Даже маг Вариос, глядя на яркое свечение линий, вынужден был щурить глаза. Его слуга и помощник Грумми, с выражением благоговейного ужаса на худом, усталом лице, подавал хозяину чаши с порошками. Работа помощника колдуна требовала большой сосредоточенности. Грумми не хотелось даже думать о том, что случится, если он перепутает чаши. И потому, подавая хозяину очередную порцию зелья, он старался не смотреть на пылающий чертеж, из которого уже доносились тихие голоса, будто из соседней комнаты через приоткрытую дверь.
Грумми знал, что произойдет дальше. Голоса приблизятся, потом раздастся шум, будто бранятся сразу тысяча демонов, а потом… потом будет самое страшное. Явится тот, кого даже мудрый и злой Вариос боится до дрожи. Боится настолько, что вызывает лишь в крайнем случае, если нет другого выхода. Как теперь. Когда под угрозой само их существование — хозяина, и его, Грумми — бедного слуги, который не хочет, но вынужден прислуживать колдуну.
