Услышал он вдруг и в досаде оглянулся.
— Опять?
Майло отрицательно замотал головой.
— Х-х-де-е?.. — протянул он, широко, словно глухонемой, разевая рот.
— Что? — не понял Конан.
— Х-х-хде о-н-на? — Слова давались несчастному с огромным трудом, и киммериец впервые почувствовал в душе нечто вроде жалости к этому парню, чья красота, сила и ум были извращены волей одной гнусной старой карги. — Х-х-х… — снова начал Майло.
— Ладно, я понял, — пробурчал Конан, отворачиваясь. — Я знаю, где Адвента. Но ты — ты узнаешь об этом утром, приятель…
— Гр-р-р!..
— Утром, я сказал!
Он резко развернулся и направился к дому, не желая более и мига тратить на сей бессмысленный разговор. «Нергал его разберет… — шептал он, забираясь через окно в свою комнату, — что может в такой башке твориться… Еще удерет один — старика тогда точно удар хватит…»
— Конан? — сонным голоском промурлыкала Сигна.
— Конан! — жарко выдохнул варвар ей в ухо. — И прямо сейчас!
После пешей прогулки по Тарантии дядя и племянник вернулись домой в прекрасном настроении. Они прошли вдоль и поперек весь центр города, любуясь величественными зданиями, как один тянущими к небу золоченые шпили; стройными рядами деревьев с пышными зелеными кронами, с сотнями стрекочущих птиц на ветвях; витражами, что заменяли стекла на всех первых этажах; красочными вывесками таверн и кабачков и, конечно, той разношерстной публикой, что населяет каждый большой город — тут сновали взад и вперед разносчики мелкого товара, сладостей и хлеба, водоносы и виночерпии, зазывалы из близлежащих трактиров, простой люд, спешащий по делам, и праздный, никуда не спешащий… Еще Тито с восторгом глазел на уличных певцов. Одеяние их отличалось от обычного платья граждан не только обязательными островерхими шапками на тесемках, но и ярким цветом штанов и курток. Почти все они были сшиты из лоскутов разной материи, как у лицедеев из балаганов, и имели множество карманов, больших и маленьких, везде: на груди, спине, коленях и даже заду. Тито с удовольствием прослушал несколько баллад и од в их исполнении, хотя ни один из этих парней даже в малой степени не обладал талантом, присущим его дяде Агинону. Но — зато они были молоды, веселы и энергичны и легко заражали прохожих своим лихим пением. То же и уличные музыканты: они играли плохо, но громко, пронзительными звуками дудок, цитр и мандолин привлекая публику, которая за день набрасывала в их глиняные чашки горы медных монет.
Почти половину дня бродили по городу дядя с племянником и к вечерней трапезе явились, наконец, домой — уставшие, голодные, но вполне довольные. Вдвоем они быстро смели баранину с луком и целый каравай хлеба, а потом, уже не спеша, принялись за вино. Тут Тито и решил снова вызвать дядю на разговор, рассчитывая на его доброе после этой прогулки настроение.
— Отличный город Тарантия, — заявил он, в качестве доказательства выкладывая на стол колпак на тесемках, купленный им у одного уличного певца. — Все так ярко, так радостно… А у нас в Немедии балаганы могут выступать только на окраинах да в деревнях еще… Знаешь, о чем я подумал, когда слушал того рыжего парня? Ну, что пел о пирате с корабля-призрака? О том, что мне очень нравится жить.
— Прекрасная мысль, — похвалил песнопевец племянника. — Вот тебе и задание: приедешь в Ханумар, напиши трактат, на ней основанный. Потом вышлешь мне с нарочным.
— Трактат? — Тито сделал большие глаза. — Да что ж за толк такой особенный в этой мысли, чтоб на ее основе трактат писать?
— А вот ты и подумай. Одно могу сказать — истинное философическое сочинение не должно зиждиться на сложном, ибо сила и правда только в простоте заключена… Впрочем, Титолла, сие тема для долгой беседы, а нам с тобой еще работать нынче…
— Конечно, дядя, — неожиданно спокойно согласился юноша. — Но (что касаемо правды) скажи мне, та история про короля Конана произошла в действительности, или ты ее придумал сам?
— Слыхал от повелителя, — улыбнулся Агинон. — Вообще он не склонен вспоминать прошлое вслух, но тут мы с ним заговорили про восточных магов — кстати сказать, пренеприятнейшие существа — и он кратко поведал мне о днях своей юности, когда ему пришлось столкнуться с одним из них… Ну, а кое-что я додумал сам…
— Ах, — вздохнул Тито. — Какая все же несчастная судьба у этого хона Буллы! А Майло? Я так понял, дядя, с годами он становился все более зверем, нежели человеком?
— Увы… Злоба — болезнь, и тяжкая. Помнишь бакалейщика Пилона с соседней улицы? Твой отец рассказывал мне, что к старости он стал невыносим: даже дом его люди старались обходить стороной, дабы не подвергнуться сквернословию… Так и помер от злости… Ты прочитал историю про Конана до конца, сынок?
Тито отрицательно замотал головой, надеясь, что дядя отошлет его дочитывать прямо сейчас.
— Что ж, отложи тогда до следующего вечера, — Произнося эти слова, песнопевец улыбался: он отлично понимал, что на уме у племянника, но одобрить не мог. — Пойдем работать, милый. Давно уж пора.
Юноша вздохнул и покорно поднялся из-за стола.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой Конан и Майло, получив от хона Буллы благословение и пару отличных лошадей, отправляются на Остров Железных Идолов
Но пробудился киммериец не на рассвете, как пообещал Майло, а уже к полудню, когда солнце — огненное око Митры — стояло высоко в чистом голубом небе, жаркими лучами своими затопляя всю округу. К этому времени все живое, разморенное зноем, опять погрузилось в дрему, похожую более на забвение больного, нежели на сон: поутихло чириканье птиц, прекратилась внезапно суета в доме, только что бывшая просто сумасшедшей, смолкли веселые визги в гареме, да и все обычные утренние звуки стали глуше, размереннее и ленивее.
Зато на сердце варвара было сейчас покойно и светло, а ум не занимали никакие тревожные мысли — на сей раз он хорошо выспался, несмотря даже на то, что дикая рыжая кошка Сигна разодрала ему когтями всю грудь и спину, а вдобавок еще и прокусила губу. На белоснежном тонком покрывале теперь багровели полоски крови, а нижняя губа вздулась и саднила, так что Конан чувствовал себя как после боя; и все равно то были всего лишь раны тела, а не души — последних варвар опасался куда больше…
Не подозревая пока о давно наступившем дне, он лежал на тахте лицом вниз, уткнувшись носом в мягкую подушку, насквозь пропахшую ароматом волос Сигны. Сама она ушла еще ночью, и Конан вознес тогда за это искреннее благодарение Митре, одновременно проваливаясь в черную бездну сна. Сейчас воспоминание о ней было кратким и смутным, но даже оно вырвало из глотки варвара выдох, очень похожий на стон, и только твердое намерение никогда более не связываться с этой горячей — слишком горячей — зингаркой удержало его в сей миг на месте. Он скинул подушку с ее запахом на пол, взамен сунув под щеку собственный кулак, и, не умея занимать себя мыслями отвлеченными, принялся думать о предстоящем путешествии к морю Вилайет, прикидывая в уме возможные направления пути и рассчитывая его продолжительность.
Маршрут был прост: следовало пересечь Карпашские горы, пройти вдоль границы Кофа и Заморы, потом через Туран к реке Капитанке и по ее берегу добраться уже до самого моря. Неприятность же состояла в том, что Конан всего несколько дней назад уже шел по Карпашским горам, возвращаясь в мир из снежного Ландхааггена, и теперь полагал, что нет занятия скучнее и утомительнее, чем вынужденная прогулка по узким извилистым тропам, каждая из которых так и норовит оборваться внезапно и скинуть человека в пропасть. Но как он ни прикидывал, обойти эти горы было невозможно — разве что ценою потерянных трех-четырех дней, а сего он никак не мог себе позволить. Да и Майло, наверное, тоже — до
