были не желты и кривы, а белы и ровны. Он торжественно смотрел вверх, на дыру в потолке, из коей выпали Конан и Майло, и варвар непроизвольно оглянулся, следуя его взору. Не увидев там ничего особенного, он снова повернул голову к затылку Майло.
— Хох, — спокойно повторил прагилл.
И вдруг оборотень задрожал всем телом; из глотки его вырвался стон; он подался на шаг вперед, но опять замер, не переставая отчаянно скулить.
Более не в силах удержаться, Конан осторожно высунулся.
К счастью его, близорукий прагилл, не зная о его присутствии, взирал только на Майло, явно польщенный и удовлетворенный выражением ужаса на его морде. А рядом с ним… Рядом с этим безобразным Тарафинелло варвар увидел девушку, чья красота поразила его в самое сердце. Хотя он никогда не видал ее прежде, он догадался сразу, что то была Адвента. Хрупкое нежное создание, она покорно стояла по левую руку прагилла, большие печальные глаза устремлены в никуда; черные волосы ее, такие же прямые, как были у Майло, струились по узким плечикам, ниспадая до полу; высокий чистый лоб прорезала видимая даже издалека морщина — следствие долгого заточения и одиночества души.
— Хох! — еще раз сказал Тарафинелло, довольно ухмыляясь, и тут взгляд его упал на киммерийца.
Ни боги, ни демоны, ни чародейское искусство не наделяют человека смертоносным взором — иначе все живое на земле давно превратилось бы в камень или в прах. В пергаментах, кои бережно хранят стигийские маги Черного Круга, писано: «Умей глазами своими убить, но помни — каждая жизнь, отнятая тобою так, унесет мгновение жизни твоей… и храни искусство в себе, не деля его попусту с другими…»
Уже второй миг своего взгляда, направленного на дерзкого варвара, Тарафинелло наполнил смертью, но за долю до этого мига Конан метнул в него свой меч, сам полностью спрятавшись за Майло, который, будто сразу поняв происходящее, постарался стать как можно шире. Его явно тянуло к Адвенте, но и товарища он бросить не мог: мысль сия, только промелькнув, согрела сердце Конана…
…Меч вошел в грудь прагилла по самую рукоять, как раз в тот момент, когда смертоносный взгляд его коснулся варвара. Захрипев, Тарафинелло повалился на пол, забрызгав кровью белое платье удивленной, но совсем не испуганной Адвенты. Если б все не было так страшно, то стороннему наблюдателю стало бы смешно: балахон ублюдка при падении задрался, обнажив тощие кривые ноги, а изо рта выскочила челюсть, оказавшаяся не настоящею, а поддельной. Но клинок в его груди — самый что ни на есть настоящий клинок — нес смерть, и сие вряд ли располагало к веселью…
Варвару повезло больше: только рука его, бросавшая меч, окаменела — налилась внезапной страшной тяжестью и болью и потащила его к полу. С трудом удержавшись на ногах, он, по привычке не задерживая мысль на собственных ранах, двинулся к возвышению, на коем возлегал поверженный Тарафинелло — свой верный меч он не хотел оставлять в груди ублюдка.
— Ы-ы! Ы-ы-о-о! — с протестующим воплем Майло побежал за ним.
Но едва Конан — а в следующий же миг и оборотень — ступил на мраморную ступень, как она треснула и разломилась надвое (видно, прагилл был не большой мастер на выдумки), открыв под собою черную смрадную яму, куда они и рухнули. На сей раз никакого коридора не было — была каменная коробка, пропускавшая воздух через крошечное, не больше птичьей головки, отверстие в стене. Оно же давало узникам и свет. Еды и воды не было вовсе — да и кто мог позаботиться об этом… Разве что Адвента, если, конечно, она знала обо всех каверзах Тарафинелло.
Зато по свету можно было определить время, поскольку он был либо лунный, либо солнечный, и Конан каменной рукой своей делал пометки на полу, хотя и сам не смог бы объяснить, зачем: вряд ли они теперь смогут выбраться отсюда. Майло, по словам ублюдка, осталось не больше трех дней, а киммериец и вовсе терял силы с каждым вздохом. Казалось, камень, что висел на его плече вместо руки, высасывал из него кровь по капле, потому что он становился все тяжелее, а Конан все слабее.
Минул день, наступила ночь. Варвар, изредка забываясь тяжелым сном, все остальное время посвящал планам спасения из каменного плена. Он перебрал в уме десятки способов, но ни один из них не был реальным. На исходе ночи он сказал Майло:
— Я понял, почему ты убил медведя. Один приятель в Шадизаре говорил мне, что оборотень может снова стать человеком, если выпьет звериной крови…
— Ы-ы-ы-ы… — подтвердил тот.
— Только младенец поверит в такую чушь, Майло…
— Ы-ы-о-о-о… Ы-ы… Ы-ы-ы…
— Клянусь Кромом, парень, я бы сам заколол хоть полдюжины медведей, если б ты тогда стал… Тихо! Слышишь?
Майло помотал башкой.
— Мыши здесь, что ли…
Конан приподнялся на локте, внимательно осмотрел пол и стены коробки: ровная гладкая поверхность камня не могла бы укрыть и муравья. Он снова лег, отмахиваясь от легкого прикосновения когтей товарища.
— Ы-ы-ы-о…
— Нет, я слышал, — упрямо сказал варвар. — Мне никогда ничего не кажется!
— Ы-ы-ы! Ы-ы-ы-о!
— Что ты увидишь в эту дыру кроме клочка неба? Проклятие… Вот уж не думал отправиться на Серые Равнины из клетки…
— Ы-о-о-о?
— Как бы я хотел? Да просто — в бою. И чтоб враг был сильный, а не ублюдок вроде Тарафинелло. Меч на меч, кулак на кулак, глаза в глаза. Старики в Киммерии толкуют, мол, только так нужно уходить из мира… Тогда Кром будет с твоей душой и там, на Серых Равнинах. А в общем, я готов и из клетки… Это я уже сам думал: какая разница, как ты уйдешь, если ты не будешь при этом ни скулить, ни просить пощады, а посмотришь смерти в ее черные глаза прямо и спокойно…
— Ы-ы-ы…
— И ты готов так? Я знаю.
Он хотел добавить еще, что рад иметь в товарищах его, Майло, но снова смолк, показывая оборотню ладонь, прижатую к губам.
На этот раз и Майло услыхал тихий, почти не отличимый от ночной тиши шорох, доносящийся сверху — будто кто-то шаркал там по полу туфлями. Но не успел он высказать свое предположение, как знакомый, хотя и сильно искаженный камнем голос прогрохотал:
— Отдай кольцо!
— Прах и пепел! — пораженно выдохнул варвар. — Тарафинелло!
— Отдай кольцо, говорю!
— А ты отдай мой меч! — рыкнул Конан вверх — ему казалось, что голос слышится оттуда. — Гарпинас! — добавил он издевательски.
Бессмертный прагилл помолчал, видимо, только теперь обнаружив, что смертоносный взгляд его не поразил человека, потом заорал во все горло:
— Твоя железка торчит у меня между ребер, гость! Выйдешь отсюда — возмешь ее сам! Но сначала пусть Майло отдаст кольцо!
— Ы-ы-ы-ы! — протестующе затряс башкой оборотень. — Ы!
— Он отдаст! — перевел киммериец по-своему, намереваясь выйти любым путем, а потом забрать у Тарафинелло и Адвенту, и свой верный меч.
— Обманешь — станешь камнем! — предупредил ублюдок, и сразу после этих слов потолок начал медленно отъезжать в сторону, открывая яркий свет.
Конан дернул Майло за лапу, впервые прикоснувшись к нему со времени зала железных идолов, и сунул ему свою левую руку, быстро шепча:
— Сними с меня этот перстень и заставь его проглотить! И про свой медальон не забудь! Скорее!
Затем он метнулся в самый угол, укрываясь от взгляда прагилла и про себя предлагая благому Митре хоть раз свершить доброе дело и вразумить его товарища сделать все как надо.
