случайно поглядев на него, в недоумении расширила глаза и покачала головой.
Тут дикари заметили, что гости оделись по-дорожному и явно намерены покинуть их и отправиться в путь. Поохав и в знак отчаяния повырывав себе волосы — не особенно, впрочем, усердствуя, матулы кинулись собирать провизию, а баб срочно принялись плести венки, одолеваемые похвальным желанием украсить ими дорогих гостей с головы до ног. Вождь в это время приблизился к киммерийцу, даже не поморщившись вырвал еще клок волос из буйной гривы своей, небрежно бросил его на землю, потом прижал руки к животу и проникновенно сказал:
— Кру-ру… матула… О-о-о…
— Кру-ру, — буркнул Конан. — Вот, возьми, — и он протянул вождю золотой медальон Трилле.
Повелитель Змей ахнул. Воистину страданиям его нет конца! Его находку, его сокровище варвар отдает этому дикарю, этому чудовищу, людоеду и недоумку! Сурово сдвинув брови, бродяга сделал шаг вперед.
— Гм-м, — многозначительно мыкнул он, — Гм-м-м…
Более, увы, ему не удалось выдавить и слова. Золотой медальон благополучно перекочевал в ладонь восхищенного вождя, а Конан сразу вслед за тем получил в подарок мешок, набитый маисовыми лепешками и глиняными сосудами с перебродившим фруктовым соком, и небольшую, легкую, зато прочную лодку для плавания по Мхете. Трилле был посрамлен. Только сейчас он понял ход варвара: поменять не нужную в пути золотую безделицу на еду, питье и средство передвижения — о, разумнее не поступил бы и сам Кром.
Все-таки пересилив себя (и жадность, совершенно сковавшую члены), Повелитель Змей улыбнулся вождю.
— Кру-ру, матула, — скрипучим голосом попрощался он. — Может, когда и свидимся…
Затем, моля про себя всех богов о том, чтоб сии слова не оказались пророческими, он поплелся за киммерийцем, тихо плача о потерянном — и теперь уже навеки — медальоне. Никогда, никогда у него не было столь чудесной вещицы! Да что говорить! Он и простого золотого до сей поры в руках не держал! Противоречивые настроения терзали сейчас Повелителя Змей. Жадность боролась с благоразумием, а злость на Конана с Искренним дружеским расположением к нему же. Два Внутренних голоса (о существовании коих внутри себя бродяга и не подозревал), один писклявый и противный, а другой, напротив, мягкий и спокойный, спорили на тему добра и зла, причем оба ругались словно пьяные матросы на корабле, — Трилле негодовал, но не мог остановить их.
Так, страдая и оттого едва передвигая ноги, он добрался до края селения и тут услышал вдруг душераздирающие визги. Внутренние голоса сразу удивленно смолкли, а их хозяин встрепенулся и в тревоге стал вертеться, разыскивая Конана, которого успел уже потерять.
Визжали туземцы. Огромный удав, свернувшийся кольцом у хижины, где ночевал его повелитель, не обращал ровно никакого внимания на ужас темнокожих двуногих существ. И на варвара, уже занесшего над ним клинок, он тоже не посмотрел. Он был погружен в краткое, но очень крепкое забвение…
Меч просвистел в воздухе и вот-вот обрушился бы на плоскую голову гада, но за долю мига до этого сильный толчок опрокинул Конана на землю. Взревев, он тут же вскочил; синие глаза его налились яростью, злобный оскал исказил черты; клинок дрогнул в мощной лапе, почуяв кровь…
Точно так же оскалившись, расставив тощие ноги, против варвара стоял Трилле. Он сам не ведал, какая-такая сила швырнула его на спину Конана, однако и сейчас сердце его трепетало от злости и отчаяния. Потрясая грозно подъятыми над головой кулаками, он наступал, готовый защищать этого пятнистого, неподвижного и даже, кажется, вовсе неживого монстра, ошибку богов и природы, от своего лучшего друга.
В голубых глазах бродяги, уменьшенное стократ, сверкало золотое солнце, и Конан, вдруг увидев себя в самой его сердцевине, хмыкнул, довольный суровым видом своим, опустил меч. Мгновения ярости прошли. Он вспомнил, кто перед ним, взъерошенный и дрожащий: Повелитель Змей. Киммериец перевел взгляд на удава, понимающе кивнул головой. Да, было бы странно, коли было б иначе… Нечто похожее на уважение к этому парню, так отважно вставшему на защиту подданного, пусть даже и такого омерзительного гада, шевельнулось в его душе. Он снова хмыкнул, не зная толком, как выразить (и надо ли выражать) свои соображения по поводу несостоявшейся драки, и пошел прочь. Трилле, разом растеряв запал, потащился за ним.
Нагрузив на мула, взятого у туземцев на некоторый срок, весь свой небогатый скарб, спутники наконец двинулись к Мхете. С ними шел низкорослый дикарь, посланный хозяйственными сородичами — дабы потом забрать мула обратно.
Ноги утопали в горячем песке, лучи огненного ока Митры, играя, пытались подпалить джунгли; не было печали в сердцах путешественников, кроме той, что не имеет начала и конца, а значит, и причины — она вечна как сама земля, как небо и человеческий разум; суть ее природа и природа есть человек, то есть они одного происхождения…
Конан остановился на вздох, прижал к груди огромный кулак, желая задавить непонятную ему, такую странную, сладкую и в то же время жгучую боль внутри. Ничего не вышло. Словно тот луч, что шарит по равнине без цели, случайно забрел в живую душу и, неожиданно обнаружив там необозримый простор, начал палить во всю мощь…
А впереди уже тускло поблескивала темная поверхность великой Мхете. Клеменсина завязала в хвост длинные и густые русые волосы свои с выбеленной солнцем прядью, обернулась к спутникам.
— Пройдем по берегу до косы, там и спустим лодку на воду. Кру-ру, матула?
Дикарь энергично затряс башкой.
— Кру-ру! Кру-ру, баб!
Что он говорит? — недовольно вымолвил Трилле, разморенный жарой и больше всего на свете мечтающий сейчас о кувшине холодного пива и легком каучуковом шлеме туранских наемников.
— Он говорит, что истинная Вендия начинается там, за косой.
— Какое счастье… — уныло откликнулся Повелитель Змей.
Он с усилием поднял голову и посмотрел вперед. До темной полосы реки, казалось, еще очень далеко… Зато солнце близко — так близко, что волосы начинают тлеть от его обжигающего дыхания… Воистину, страданиям его нет конца!..
— Конан… — слабым голосом позвал Трилле варвара, широко шагающего впереди. — Ко-о-о-нан!.. Я ухожу…
— Куда? — удивился тот, оборачиваясь.
— На Серые Равнины… Прощай, мой друг…
Глава третья. Забытые богами и людьми
Второй день путешественники плыли по темным вонючим водам Мхете. Попутный ветер все подгонял лодчонку вперед, и неслись мимо, по берегам, леса, песчаники, разрушенные и заброшенные постройки; солнце, казалось, не уходит за горизонт даже ночью, а прячется за полный диск луны и парит оттуда — прежде не доводилось Трилле и Клеменсине бывать в столь жарких странах. Но мучились они лишь половину дня и начало ночи. Потом Конан — единственный из троих, кто умел управлять лодкой с помощью шеста, — ненадолго пристав к берегу, соорудил для них и себя шапки из плотных пальмовых листьев, с такими широкими полями, что тень от них падала на все тело, а заодно нарвал травы, которая росла в огромном количестве по краю болота. Сок ее обладал отличным свойством — заживлял ожоги, так что вскоре злосчастным спутникам варвара было нечего и желать, кроме, разве что, твердой земли под ногами.
Трилле, за последнее время еще более исхудавший, измученный жарой и перенесенными душевными страданиями, несколько успокоился и повеселел. Кожа его, прежде бледная, нездоровая, покрытая болячками, ныне добрела естественный розовый цвет с золотистым оттенком загара, а по щекам — вот уж небывалая роскошь разлился самый настоящий румянец, так что даже Клеменсина (так думалось довольному собой Повелителю Змей) не отказалась бы сейчас потрогать его тело. Однако когда он
