но затем снова забилось спокойно и бестревожно: я говорил тебе, что выкинул этого парня из мыслей и памяти своей. «Ну и что? — сказал я, пожимая плечами. — Мне-то что за дело?» Странник удивился, но все же продолжал: «Фенидо умер, но перед тем просил передать тебе, чтоб ты берегся. Один из друзей твоих хочет тебя убить…»
«Вздор! — перебил его я, приходя в крайнее негодование. — Парень мстит мне, только и всего! Пошел прочь, бродяга!» Я хотел уходить, но он все-таки закончил: «…один из друзей твоих хочет тебя убить, дабы завладеть Лалом Богини Судеб…» Вот тут, при последних словах бородача, мое сердце и остановилось. Теперь я расскажу тебе об этом камне.
— Погоди-ка, Сервус, — хмурясь, сказал Бенине. — Я знаю, что ты хотел представить гостям — и мне в том числе — некое поразительное сокровище. Это и есть Лал Богини Судеб?
— Да. Ты слыхал о нем?
— Конечно! Это камень величиною с глаз бизона. Его называют еще Оком Владычицы Небес — ибо таково другое имя Богини. Красота его не поддается описанию…
— Ты его видел? — мрачно вопросил благородный рыцарь, и взгляд его, направленный на старого друга, наполнился подозрением.
— Нет! Откуда? Но, надеюсь, увижу. Ведь ты покажешь его всем?
— Покажу… Что ты еще знаешь о Лале Богини Судеб?
— Клянусь Митрой, более ничего. Разве… Разве что… Но нет, сие наверняка досужие выдумки.
— Что досужие выдумки?
— Говорят, будто камень этот дорог не только красотою своей, но и магическою силой. Какой силой — не ведаю.
— Я скажу тебе, Бенине. Он действительно обладает магической силой. Во мраке ночи красный свет его рассыпается на тысячу лучей и на тысячу искр. Дождись ясной луны и встань так, чтобы с ног до головы ты был освещен светом луны, смешанным со светом камня. И тогда… О, тогда любое твое желание, могущее повернуть линию жизни в сторону или вспять — как тебе будет угодно, — исполнится! Да, один только раз, но умному человеку и этого раза достаточно. Ты понимаешь, Бенине, почему я не пользуюсь помощью камня сейчас, чтобы обнаружить моего врага… Мне едва сорок лет, я могу прожить еще столько же, и, конечно, не знаю, что меня ждет впереди. Мало ли примеров, когда люди теряли вдруг — вдруг! — целое состояние. Или внезапная болезнь ломала члены и отнимала разум. Или… Неисповедима судьба! Могу ли я быть уверен в том, что далее моя жизнь будет течь так же мирно и спокойно как ныне? Нет. Вот почему я приберегаю счастливое, свойство камня на крайний случай. Убийца? Ха! Я найду его сам! И ты поможешь мне…
— Но почему ты не спросил у странника, кто именно из твоих друзей так коварен?
— Да спросил я! Он ответил, что Фенидо не успел того поведать, ибо умер. Мол, он стремился ко мне издалека (откуда — неизвестно), потому что случаем узнал, какая опасность мне грозит. И вот за два дня пути до Лидии столкнулся с шайкой разбойников, которые смертельно его ранили. Тот странник, проходя мимо, обнаружил безжизненное почти тело, пробовал залечить раны — безуспешно. Фенидо умер на его руках, за несколько мгновений до смерти рассказав то, что я тебе только что передал. Так ты поможешь мне?
— Я помогу тебе, Сервус, но как?
Благородный рыцарь замялся. Он то поднимал глаза на старого друга, то вновь опускал их и принимался рассматривать покрывало, вольно лежащее на кровати.
Наконец он решился.
— Буду честен с тобой, Бенине. Я не доверяю никому, и тебе тоже. Только брат твой (потому что мальчик) не вызывает у меня подозрений. Но мне необходимо кому-то довериться, и я выбрал для этого тебя, друг. Мой план таков: я вызвал всех своих ближайших знакомцев, кои дружбу со мной совмещают с коллекционированием самоцветов, с целью спровоцировать на убийство… Не смотри на меня так. Я не сошел с ума. Подумай же! Неужели мне стоило отравить свое существование ожиданием смерти? Я постоянно, каждый день и каждый миг, ощущал бы за спиной своей врага. Кому ведомо, когда б подлый убийца решился на преступление? Через год? Два? Пять? И все это время я бы ждал?.. И превращался бы в старца с трясущимися от вечного страха руками и слезящимися глазами? Нет! Я бросаю вызов ехидне, что смотрит прямо мне в глаза, твердо зная, что эти глаза по ее воле закроются навек раньше срока, отпущенного богами!
— Так как же я помогу тебе?
— А вот как: ты, верно, помнишь нашу беседу о способности видеть и запоминать? Ты говорил, что этим особенно отличается Пеппо, твой юный брат.
— Да, от Пеппо никогда не скроешься — все видит и понимает!
— Ну и ты не промах. Вот я и прошу тебя — смотри сам, спрашивай Пеппо. Пусть он рассказывает тебе, что показалось ему странным либо и вовсе неестественным. В поведении ли, взгляде ли, слове ли… Только ему ничего не объясняй — мальчик не должен знать, что где-то рядом ходит убийца!
— Скажи, Сервус, кто-нибудь кажется тебе особенно подозрительным?
— Все, — без раздумий ответил рыцарь. — Увы, мой друг, решительно все. И два крепких парня, прибывших из Немедии вместо Гая Деметриоса; и толстый Теренцо, у коего и в Тарантии дел полно, а он бросает все и едет сюда по первому зову; и шемит Маршалл — просто потому, что он шемит; и Заир Шах, древняя развалина… Говорят, в последние времена он вообще не покидает дом свой — так зачем же притащился сюда? Всех я подозреваю, в том-то и грусть, в том-то и печаль, что — всех…
Сервус Нарот вздохнул так тяжело, что философу стало ясно: он и в самом деле подозревает всех, и сие гнетет его безмерно. Значит, его веселость, беспечность и добродушие были только маской? О, как же, наверное, непросто сохранять обычный вид, когда душа замирает в ожидании предательства и смерти! Недаром сейчас, позволив себе расслабиться наедине с другом, рыцарь так бледен и серьезен; недаром сам облик его в этот момент изменился — темные, почти что черные глаза, блестящие лихорадочно, как у помешанного, опавшие щеки, судорога, дергающая угол рта, нервные движения холеных пальцев…
Бенино участливо положил руку на поникшее плечо старого друга.
— Будь тверд. Помни: и я, и брат мой — мы с тобой…
— Поклянись мне, Бенино! — горячо воскликнул вдруг Сервус, уставя глаза прямо в зрачки философа. — Если гадине удастся отправить меня на вечную прогулку по Серым Равнинам, он не уйдет от расплаты! Пусть карающей рукою станешь ты — мой самый близкий и верный друг!
Растроганный Бенино снял подушечкой большого пальца слезу с нижней ресницы и улыбнулся.
— Он не уйдет от расплаты, Сервус. Я придушу его — вот так.
Тонкие изящные руки философа протянулись к массивному бронзовому подсвечнику, напряглись — синие вены вздулись, и твердые мускулы обозначились под кожей — и через мгновение согнули его наподобие туранского ятагана.
— Вот так, — повторил Бенино, отбрасывая испорченный подсвечник в сторону. — Вот так!
Утренняя трапеза состояла из жареных перепелов и груш в густом сиропе. Легкое красное вино быстро перетекало из серебряных кувшинов в бездонные глотки гостей. На прибывшего ночью Леонардаса — тощего и высокого светлоглазого офирца, на вид придурковатого, никто внимания не обращал.
Бенино, после ночных признаний Сервуса возбужденный и встревоженный, сошел в зал последним. Найдя глазами брата, а потом целого и вполне невредимого (если не считать некоторой бледности и дряблости щек) рыцаря, он успокоился, сел за стол. Теперь и ему все эти гости казались весьма подозрительны. Сервус прав: с чего это прикатил сюда на повозке, запряженной четверкой лошадей, жирный аквилонец Теренцо, обремененный всякими неотложными делами, да еще и супругу прихватил с собой? А Заир Шах, трухлявый пень? Жеваная физиономия лицемерно благочестива, а глазки так и блестят, и в этом блеске при желании можно разглядеть и алчность, и злобу, и даже сладострастие (на кого только оно направлено — уж не на супругу ли толстяка?). И Маршалл, поскольку шемит, доверия не вызывает… И этот тощий офирец… как его… он всегда забывает его имя… А, Леонардас… А про этих двоих — Лумо и Гвидо, родственничков достопочтимого Гая Деметриоса, Нергал бы его побрал совсем, и говорить нечего. Более подозрительных лиц Бенино до сих пор не встречал.
