же дикого и темного, как и они сами.
— Клзи-гру, — сказал шаман, перестав ковырять язву.
Бертудо привычно хлопнул себя по затылку: убил жирного комара. Хотя Крыгтпрыга не мог видеть кровососа, он просто знал, что насекомое именно сейчас решило отведать крови аргосца. Шаманы племени ыухе многое знали, умели предвидеть ближайшее будущее, и Бертудо не раз рассуждал сам с собой, отчего это Подателю Жизни вздумалось снабдить существ столь примитивных и никчемных с общепринятой точки зрения даром, о котором мечтали и коего добивались в упорных трудах многие, посвятившие себя белой и черной магии. Тайна сия была велика, но упорный аргосец надеялся ее со временем разгадать.
— Мтрга-дргу! — Шаман Мировой Лягушки зачерпнул пригоршню грязи и бросил в королеву. Зловонный комок угодил прямо в улыбающийся рот, и Озрдгра тут же принялась жевать бескровными губами, справедливо полагая, что вместе с землей и тиной в желудок попадут питательные личинки и мелкие корешки.
Жрец кивнул: он понял, чего требовал от него Крыгтпрыга. Опустившись на колени, Бертудо сложил ладони лодочкой и принялся читать отходную молитву, долженствующую помочь темной душе королевы не пропасть в Мировой Пустоте, а, вслед за сонмом душ иных, отправиться на Серые Равнины, на суд Нергала. Глядишь, Владыка Мертвых сочтет ее достойной нового воплощения, возродится она в теле послушницы или иной богобоязненной женщины, и тогда скромные усилия жреца, проведшего большую часть своей жизни в грязи и вони среди дикарей, не пропадут втуне… О сем мечтал Бертудо, на то были направлены все его благие помыслы.
Молитва подходила к концу, когда снаружи послышался шум, каркающие голоса жрецов и визг женщин, которые, как всегда, лезли мужчинам под ноги, получая причитающиеся пинки и оплеухи. Крыгтпрыга понюхал воздух, плюнул себе на живот и полез наружу.
Снедаемый любопытством, Бертудо все же дочитал положенное, мазнул за неимением елея лоб королевы грязью, и только тогда покинул шалаш.
Картина, представшая его глазам снаружи, была достойна удивления. Четверо шаманов, потрясая над плешивыми головами человеческими берцовыми костями, служившими и магическими посохами, и боевыми дубинками, командовали оравой дикарей, тащивших на плечах два огромных продолговатых кокона. Жрец признал в белесых нитях липкую паутину гигантского паука грху, существа грозного с виду, но совершенно безвредного и робкого нравом. Аборигены использовали паутину в качестве веревок, когда им удавалось захватить в плен врага — песьеголового, леопарда или дикаря из соседнего племени. Редко, но подобное случалось, и тогда возле шалаша королевы устраивалось настоящее празднество: шаманы каркали свои молитвы, молодежь радостно предавалась плотским утехам, старики колотили друг друга суковатыми дубинками и бросались камнями, так что после торжеств съедали обычно не только пленника, но и пяток- другой забитых насмерть сородичей. Однако ни разу еще Бертудо не видывал, чтобы дикари захватили сразу двух пленников.
Крыгтпрыга распорядился отнести коконы к торчавшим поодаль кольям. Кривые столбы служили ыухе чем-то вроде идолов и хотя представляли собой просто комли с ободранной корой, шаманы регулярно смазывали их собственными испражнениями, бормоча и поджимая левую ногу, что означало у них верный признак религиозного экстаза. Как ни протестовал Бертудо, как ни доказывал, что Митра запрещает творить кровавые требы, уразуметь сие было выше дикарского мировосприятия, и жрец, удалясь в свою хижину, всякий раз после жутких обрядов горячо молился, испрашивая у Всемилостивого прощения для своих подопечных.
Носильщики, подобно муравьям, потащили свою добычу к месту жертвоприношения. Опустив коконы в грязь, шумя и толкаясь, они принялись отдирать липкие нити, что должно было причинять пленникам не слишком приятные ощущения. Однако из-под пут не доносилось ни звука.
Вскоре причина этому объяснилась: когда липкие нити были отброшены в сторону, взору предстали два недвижных тела — могучего черноволосого мужчины, явно не принадлежащего к вендийским племенам, и юной девушки, судя по всему, местной уроженки. Аргосец разглядел багровые пятна на их шеях и понял, что пленники стали жертвами летающих игл, которыми весьма искусно владели жрецы, выплевывая их через полые травяные трубочки. Иглы смазывали ядом священной лягушки, способным вызвать глубокий сон, а иногда и смерть — в зависимости от концентрации. К счастью, отметил жрец, люди дышали.
«К счастью ли?» — тут же поправил себя он. Пожалуй, пленникам лучше было бы сразу проститься с жизнью. Усыпление летающими иглами — редчайшая удача для дикарей, а посему спящих ждет длительный и мучительный обряд умерщвления. Жрец знал, что яд священной лягушки не действует на животных, а песьеголовые имели плотную шерсть и крепкую одежду, непробиваемую для летающих игл. Бертудо лишь однажды присутствовал на празднестве, устроенном ыухе по поводу пленения несчастного вендийца, имевшего неосторожность забрести в эти гиблые места. Жрец содрогнулся, вспомнив, что проделали ыухе со своей жертвой, прежде чем съесть несчастного. Тогда он целую седьмицу не покидал своей хижины, вымаливая прощение у Митры: своим подопечным, за темноту их и порожденную невежеством жестокость, и себе — за то, что не смог остановить варварский обряд. Единственным утешением служила отходная молитва, которую он смог прочесть, пока с вендийца живьем сдирали кожу, хотя и подкашивались ноги, и в животе все переворачивалось…
Дикари подняли беспомощные тела (девушку — трое, черноволосого здоровяка — человек десять), прислонили к кольям и привязали все той же липкой паутиной. Крыгт-прыга подошел к пленникам, деловито поднял левое веко мужчины, покивал, потом проделал то же самое с глазом девушки, снова кивнул и отошел к остальным жрецам. Очевидно, осмотр удовлетворил ожидания: шаманы оставили в покое пленников и занялись изучением сваленных в кучу принесенных вместе с ними вещей.
Одежда интересовала их мало, а вот перевязь с тяжелым мечом и кожаная сумка вызвали больший интерес. Один из служителей Мировой Лягушки потянул за рукоять и не без труда извлек клинок из ножен. «Бду!» — сказал он и показал меч остальным. Этим словом ыухе именовали любой предмет, который можно было использовать в качестве оружия: камень, палку, заостренную кость или трубку с летающими иглами. Шаман ухватил меч за лезвие, решив, видимо, что тяжелая рукоятка может послужить знатной дубинкой, взмахнул над головой… и тут же с визгом отбросил оружие: из разрезанной ладони вяло потекла жидкая кровь.
Несколько женщин бросились к нему и принялись зализывать рану. Впрочем, шаман тут же забыл о порезе и пнул ногой сумку, показывая остальным, что не прочь познакомиться с ее содержимым. Крыгтпрыга отогнул мягкий клапан (справиться с застежками было выше его разумения), запустил внутрь грязную руку и извлек небольшой орех с золотистой кожурой. Понюхав плод, он брезгливо бросил его в грязь — ыухе питались исключительно болотной живностью, кореньями и тухлой человечиной, презирая все, что не издавало зловония. Затем шаман извлек еще один орех, с круглым отверстием в боку, потряс, прислушиваясь к негромкому бульканью внутри, и отправил вслед за первым. Потом попробовал жевать выделанную кожу сумки, нашел ее невкусной и, потеряв всякий интерес к трофеям, уставился на аргосца.
Бертудо мысленно молил Всеблагого послать ему нужные речи, способные убедить дикарей проявить снисхождение к пленным, когда темноволосый мужчина вдруг застонал и открыл глаза.
…Сначала он ничего не увидел и решил, что ослеп. Потом в ноздри ударила дикая вонь, поплыли какие-то смутные пятна и, словно из мутных глубин болотины, всплыли плоские лица под низкими, поросшими клочками жидких волос лбами, покрытые коростой губы, щерившиеся в жутких улыбках — беззубые рты темнели, как выгребные ямы. Серая кожа этих существ казалась мертвой, и Конан решил, что последний его час пробил, и он оказался там, куда суждено попасть всякому: на Серых Равнинах.
Только что он видел величественную стену водопада за гладью круглого озера, стену, в которой играли радуги, и все вокруг было пронизано солнечным светом, наполнено шумом листвы и птичьим щебетом, и мир был ярким, словно самоцветный камень, только что вышедший из мастерской гранильщика. Они с Ка долго шли среди разноцветия трав, спускаясь с нагорья, откуда низвергался поток, чуть было не погубивший их прошлой ночью, и не могли поверить, что коварные демоны водных стихий могут обитать в столь прекрасном месте. Достигнув первых холмов, устроились отдохнуть: вендийка, еще не оправившаяся от давешних страхов, быстро устала и попросилась в тень дерева, раскинувшего ветви рядом с едва приметной тропкой, ведущей вдоль колючих зарослей, за которыми угадывалось болото.
Конан прилег на траву и положил голову на колени девушки. Ка легонько ерошила жесткие волосы
