фигуры, чернеющие на фоне багрового неба. Третье человеческое существо лежало перед ними навзничь. В поднятой руке одного из стоящих – того, что повыше, – блестел кинжал.
На мгновение рука с клинком задержалась, и в эту секунду Конан извлек меч из ножен и с размаху нанес удар.
Лакшми в мерцающем свете следила за кипящей битвой.
– Быстрее, колдун! – торопила вендийка. – Или скоро у тебя не останется армии, чтобы с триумфом войти в Аграпур.
– Еще немного, – успокоил ее Хондемир. Несколько минут он произносил про себя древние заклятия, которые не смог бы выговорить человеческий язык. – Еще одна небольшая формальность, и наши гости будут у меня в руках.
Лакшми задрожала, когда чудовище возникло в небе над курганом. Она не знала, бог это или демон, но ОНО источало зловещую, чуждую силу. Девушка, лежащая на алтаре, застыла в ужасе, когда существо обрело свои чудовищные очертания. Глаза княжны закатились, она потеряла сознание, лишь на миг представив ожидающую ее участь.
– Сейчас! – воскликнул Хондемир с дьявольским восторгом на лице. – Я вырву ей сердце, и Хозяин Тьмы станет моим слугой. А Бартатуя и вся его гирканийская орда превратятся в рабов! – Он поднял нож, и как раз в это мгновение демон разорвал остатки магического кокона.
Колдун склонился над обнаженной девушкой на алтаре. Достаточно одного глубоко разреза под левой грудью; потом надо быстро засунуть в рану руку и одним рывком извлечь еще бьющееся сердце – и подать его порождению преисподней, что явилось сюда по зову.
– Тебе, Хозяин Тьмы! – возопил колдун, и в это мгновение за спиной у него раздался какой-то шум.
С криком триумфа чародей занес клинок над жертвой. И вдруг застыл в недоумении – оружие не повиновалось ему. Мгновение спустя Хондемир понял, что у него больше нет правой руки. Его глаза расширились от ужаса – кровь хлынула из обрубка на обнаженное тело Ишкалы. И вслед за этим щупальце чудовища обвилось вокруг колдуна.
Лакшми в отчаянии глядела, как изувеченный Хондемир поднимается в воздух, увлекаемый исчадием черной бездны, которое сам же и вызвал. Наконец щупальце остановило свое плавное движение и застыло над штандартом с конским черепом – символом ашкузов. Чудовище неторопливо отправило визжащего дурным голосом чародея в упрятанную под клубками щупальцев пасть.
Лакшми обернулась. Перед ней стоял Бартатуя.
– Любимый мой! – в отчаянии закричала перепуганная вендийка. – Это Хондемир во всем виноват! Проклятый маг заколдовал меня! Но теперь все кончено, разум вернулся ко мне! Пойдем скорей отсюда.
Крепкие ладони кагана сомкнулись на хрупкой шее прекрасной наложницы. Сильные пальцы лучника, не хуже веревки палача, сжали женщине горло. Лакшми закинула голову, задыхаясь. Лицо Бартатуи оставалось суровым и отрешенным. Наверное, кагану потребовалась вся его неукротимая воля, что бы вот так, собственноручно, задушить ту, которую он столь страстно любил. Однако ни искры сожаления не промелькнуло в холодных глазах степняка. Его хватка не ослабевала ни на мгновение. И все же каган не мог заставить себя сделать последнее усилие.
Лакшми судорожно трепыхалась. Отчаянным рывком подлая вендийка сумела-таки дотянуться до набедренной повязки. Она кончиками пальцев вытащила отравленный кинжал, перехватила рукоять и вонзила клинок кагану в бедро. Бартатуя сначала не понял, что произошло. Потом весь выгнулся от страшной боли, захрипел – то ли молитву, то ли проклятие – и рухнул на землю, так и не разжав хватки, увлекая за собой Лакшми. Вендийка тщетно пыталась разорвать намертво сцепившиеся пальцы, но каган, даже приняв жуткую смерть, оставался неумолим. Вдруг Лакшми заметила, что рядом с ней стоит еще кто- то. Это был киммериец. Конан, ее злейший враг, теперь был ее последней надеждой, и Лакшми протянула руки, моля о помощи.
Конан оторопело уставился на поверженного кагана. Потом перевел взгляд на Лакшми. Догадка осенила киммерийца: гнусная вендийская шлюха каким-нибудь подлым способом сумела убить гирканийского вождя! Вот дрянь! Потаскуха, что не стоит и одной золотой монеты, прикончила великого воина. Да еще теперь тянет свои грязные лапки с мольбой помочь. У великана варвара, конечно, хватило бы сил разжать мертвые ладони Бартатуи. Но Конан лишь с сожалением посмотрел на погибшего друга. И смачно плюнул вендийке в лицо. Потом он молча перешагнул через Лакшми, подошел к алтарю и принялся разрезать путы, которыми была связана несчастная Ишкала.
В это время в темнеющих небесах безобразное чудовище пожирало останки злополучного чародея. Это был достойный конец самонадеянного претендента на туранский престол.
Конан вскинул залитое кровью тело девушки на плечо и стал спускаться вниз по склону. Оглядываться киммериец не стал. Ему что-то очень не хотелось вновь заглянуть в остекленевшие, выкатившиеся глаза прекрасной вендийки.
Внизу царила полная неразбериха; воины не знали, бежать ли им или продолжать сражение. Чудовище, кажется, удовлетворилось чародеем и залезло обратно в свое облако, Конан снял плащ с одного из мертвецов и завернул в него Ишкалу. Потом киммериец неторопливо направился прочь от Курганов.
В укромном месте, в овраге, Кован нашел Мансура. Поэт по-прежнему лежал на земле, крепко связанный.
– Спокойно, – проворчал киммериец, разрезая веревки. – Теперь нам с тобой надо уносить ноги, и побыстрее. Бартатуя мертв. И вендийка тоже.
– А Ишкала? – воскликнул Мансур.
– Вот она. Я завернул ее в плащ. Девчонка твоя отделалась легким испугом. Скоро придет в себя. А нам неплохо бы найти лошадей. Сейчас здесь начнется полный кавардак, и мы, может быть, сумеем улизнуть незамеченными.
Они выбрались из оврага и принялись спешно разыскивать коней. Вокруг было полно воинов, но на киммерийца и его спутников никто не обращал ни малейшего внимания. Многие гирканийцы выбирались из Курганов, унося на руках раненых товарищей. Особо безнадежных надо было водрузить в седла, чтобы они не умерли ночью пешими. После пережитого ужаса степняки выглядели будто пьяные.
Конан нашел коней в том месте, где они с Мансуром оставили их. Рядом стояла лошадь с дорожными припасами и запасные кони. Сев верхом и положив бесчувственную Ишкалу на седло Конану, они услышали за спиной пронзительный стон. Это был погребальный плач степняков.
– Кто-то набрался храбрости подняться на большой курган, – объяснил Конан. – Они нашли тело Бартатуи. Теперь они не скоро оправятся. Пора ехать.
На пятый день изнурительной скачки по степи маленький отряд Конана приметил вдалеке на юго- востоке двух всадников.
– Кто это? – испугано спросила Ишкала, Княжна путешествовала одетая в запасную рубаху Конана. Босые ноги девушки были черны от степного загара. Из плаща, в который завернул ее Конан по пути с Курганов, она сделала себе некое подобие капюшона.
– Пока не подъедем поближе, не поймем, – сказал киммериец. – Два человека – это не опасно.
Они двинулись дальше, и вскоре лицо Конана озарила улыбка: он узнал тех, кто скакал им навстречу.
– Видишь, Фауд, – прокричал Рустуф своему напарнику. – Я говорил, что с киммерийцем какая-то жалкая песчаная буря не совладает! Как дела, Конан?
– Отлично. В том смысле, что я жив и относительно здоров.
– Мы с Фаудом собрались в западные земли, – сообщил Рустуф. – Хочу найти своих братьев-козаков, а Фауд мечтает вновь увидеть башни Аграпура.
– Я поеду с тобой, – проговорил Конан. – Степняки поймали меня как раз по дороге на запад.
– Нет, Конан, – встрял в разговор Мансур, – ты должен ехать с нами в Согарию! Князь примет тебя с честью. Ты получишь земли, богатства, а также достойный пост в нашем войске.
Киммериец покачал головой:
– Не хочу я больше связываться со всякими правителями. А особенно с вашим князем. Он наверняка не забыл, как я разорил его крепость. Нет уж, пойду на запад. Такова моя судьба.
Перед тем, как попрощаться, Мансур отвел Конана в сторону.
– Спасибо тебе, – сказал юноша. – Как жаль, что я не участвовал в последней битве. Я так и не сумел
