Патриция Селайнен
Отступник
(Конан — 24)
Я ехал по лесу вечерней порой.
Домой добирался дубравой сырой.
Мой конь осторожно ступал по земле.
Как сладко мне было качаться в седле!
Скакун захрапел и восстал на дыбы,
И проклял я странные шутки судьбы.
На небе полнощном блеснула луна,
В тот миг я увидел приют колдуна.
Пролог
Приземистая крепкая лошадка трусила по тропе между толстых, в два обхвата, стволов. На спине смирного животного покачивалось грузное, оседающее копной тело: запоздалый путник был слегка под хмельком. Суконный берет, нахлобученный на круглую большую голову, сполз почти до седых клочковатых бровей. Но почтенный селянин этого не замечал, как не замечал и того, что резкий холодный ветер широко распахнул полы подбитого волчьим мехом плаща.
Давно минуло время сбора урожая. Отшумели веселые деревенские свадьбы. Ледяные вихри носились над Гандерландом, северными пределами гордой Аквилонии, этой жемчужины хайборийского мира. Когда-то Гандерланд был небольшим суверенным королевством, которое мужественно отражало набеги диких орд на севере и сдерживало натиск могучего южного соседа, однако у правителей его хватило мудрости не приносить храбрый народ в жертву собственным амбициям и поступиться правами, присягнув на верность владыке Аквилонии. Но даже после того как северные земли стали леном, гандеры сохранили многие вольности и независимый, свободный нрав. Из них получались превосходные воины, которые обычно выступали против врага пешим строем. Тем не менее, многие из этих крепко сбитых, жилистых людей, сероглазых и светловолосых предпочитали ратному труду жребий вольного землепашца! Они растили рожь и ячмень, вспахивая землю вручную или на быках, разводили скот. К ним принадлежал и человек, дремавший в седле. Он возвращался в свою усадьбу из ближайшего городка, где с выгодой сбыл плоды нелегкого труда и отметил успешную сделку в ближайшем трактире. Холод, наконец, заполз под толстое сукно и пробрал гуляку до костей. Селянин вздрогнул и поежился. Пунцовый нос клюнул напоследок воздух и замер, набрякшие веки поползли вверх, открыв мутные глазки. Путник озирался с тупым недоумением.
— Куда… куда ты завезла меня, проклятая скотина? — пробормотал он заплетающимся языком. Лошадка повела ушами и, слегка повернув морду, скосила на хозяина лиловый глаз. — Эй, Уго, я с тобой… ик… разговариваю… ик… волчья пожива, — продолжал ее гордый обладатель, превозмогая икоту. — Вот погоди у меня — сдеру подковы и под нож.
Злополучная коняга шумно зафыркала, мотая головой.
— Что говоришь? Сам хорош? И то правда, — согласился незлобивый хозяин, — Проспал развилку, да и припозднился порядком. А все почему? Не надо было сворачивать в кабак.
Лошадка тряхнула гривой, словно подтверждая правоту последнего замечания.
— Эк меня разморило! Славное, однако, пиво варит Гертвига. Темное, густое… — Селянин восхищенно причмокнул губами. — Да и сама хоть куда… Вся такая белая да пышная. Пальчики пухлые и ямочки на локтях… — Путник мечтательно вздохнул, припоминая прелести кабатчицы. — Да, брат Уго, ночью надо не по лесам рыскать, а греться на перине возле сдобной бабенки, вроде Гертвиги… Клянусь жизнью, этот краснорожий бритунец просто счастливчик! Сладко ему, должно быть, засыпать на такой-то груди. Это ж не грудь, Уго, это сокровище, если, конечно, понимать толк в женской красоте. Два пшеничных каравая с пылу, с жару… Нет, не караваи… Две сахарные головы… Эх, я несчастный!
Селянин долго качал головой, сетуя на жестокую судьбу, а потом насторожился.
— Однако куда меня занесло? Не иначе как в Черный лес… Вот незадача! Сюда и днем-то лучше не заглядывать, а уж ближе к ночи…
Гандеры, как и прочие жители Аквилонии, поклонялись Владыке Света, лучезарному Митре, что не мешало им втихомолку приносить жертвы отчим богам, безымянным и полузабытым и оттого способным на мстительные проделки. Проливая в священной роще кровь черного ягненка или даже раба, поправшие запреты Светозарного Владыки оправдывали себя тем, что Податель Жизни сидит далеко в своем небесном чертоге, а отчие божества обитают рядом, под боком: в дубравах, топях и темных омутах. Долгие зимние вечера гандеры коротали, слушая запутанные жуткие повествования об ужасной судьбе тех, кто не потрафил обидчивым духам или не менее злопамятным теням предков. Подобно своим дальним северным соседям — асирам и ванам, они верили, что в чащобах шатаются мертвецы, обернувшиеся огромными белыми волками.
— Бедный-бедный Йост, — причитал селянин, подскакивая в седле, — плохо о тебе заботятся духи предков. А ведь сколько я добра сгу… то есть в жертву принес. И двух лун не прошло, как заколол барашка в заповедной роще. Видно, поскупился.
Путник задумался, прикидывая, как бы половчее сторговаться с капризными духами.
— Надо было раба не пожалеть, — признал он с кислой гримасой. — Хотя бы того хромого пикта. Толку от него все равно нет: ни ремесла не разумеет, ни земли порядком не вспашет. Только и знает, что зыркать на хозяина волком да баб брюхатить. Вот и повисел бы на священном дубе. Они же, пикты, это за счастье почитают, покойников своих подвешивают.
Мысль о том, что можно без особого убытка ублаготворить отчих богов, развеселила скуповатого хитреца. Но воодушевления хватило ненадолго. Да и кто стал бы веселиться в сумрачной дубраве, скрывающей страшные тайны?
— Знать бы хоть, кто из родичей на меня взъелся. Коли отец, так еще невелика беда. Правду сказать, старик был вздорного нрава, но отходчив. А ну, как покойный братец позавидовал достатку? Всегда норовил дорогу перебежать… Или Бертхильда? И то сказать, поторопился я ввести в дом новую хозяйку, вот и разозлил покойницу. Небось, оборотилась волчицей или рысью и поджидает меня в темноте. — Почтенного Йоста бросило в дрожь, остатки хмеля мгновенно выветрились, клюквенный румянец сбежал с лица. Бедолага хлестнул конька, и тот понесся, не разбирая дороги.
Впереди обозначился просвет между деревьями, и конь на полном скаку вынес полумертвого от страха седока не поляну. Прямо перед ним выросла серая башня.
— Час от часу не легче, — пролепетал злосчастный путник цепенеющими губами. — Колдун… Это берлога колдуна…
В бледном свете луны высокое строение казалось нацеленным в небо перстом мертвого великана. Даже деревья боялись подобраться к нему поближе. Высоко над землей в двух-трех местах чернели проемы бойниц, а под островерхой крышей сквозь круглое отверстие в толще камня сочился странный зеленоватый свет. Ничто иное не указывало на присутствие человека — таким заброшенным и обветшалым выглядел приют чародея. Камни местами выпали из кладки, местами выкрошились. Их покрывали сеть трещин и налеты бурого мха. Кое-где из трещин свисали рыжие султаны сухого папоротника.
Перепуганный до колик в животе, Йост замер. Всем сердцем он желал пуститься в бегство, но медлил
