Конан и не заметил, как был готов и съеден ужин, а на веранде выстроилось уже три пустых кувшина, в то время как четвертый был полон лишь на треть. Братья что-то обсуждали, смеялись и подшучивали друг над другом: Конан почти не следил за их разговором.
И тут Токудо спросил его:
— Ты ведь останешься в нашей деревне, правда? Ты — охотник, сразу видно. К рыбакам не ходи, от них пахнет тиной и руки вечно в чешуе!
— Я нигде не останусь, — помотал головой киммериец. Золотой напиток плескался в нем, как в плоских чашечках, из которых они пили, по большой веранде расползались разноцветные светляки.
Братья опешили.
— Как это? — не понял Инака. — Должен же человек где-то жить.
— Должен, — ответил Конан, энергично кивнув. — Должен. Но не здесь, а у себя дома.
Кхарийцы переглянулись почти испуганно.
— Он как тот, с Лемурийсках островов, — шепнул брату Токудо. — Давай я схожу за Исинаки Та.
— Иди, — кивнул старший брат, а гостю сказал: — Ты не будешь против, если к нам сейчас придет один друг? Это лекарь нашей деревни, человек мудрый и веселый. Мы часто сидим здесь вместе и любуемся на звезды.
— Веди! — разрешил Конан с новым кивком. — Веди хоть всю деревню!
Токудо отсутствовал недолго. Приведенный им «друг», деревенский знахарь и колдун Исинаки Та, оказался вертлявым старичком с лицом маленькой песчаной лисицы.
Сам он вина пить не стал, но подливал и подливал Конану, расспрашивая его о том, откуда он и как оказался в этих морях. Конан слушал его и отвечал словно во сне, завороженный магией его негромкого, медового голоса.
— Приходилось ли тебе убивать, Конан из Киммерии? — спрашивал старик, и в глазах его светились ярко-красные лучистые светляки, точь-в-точь такие, каких уже было полным-полно на веранде.
— Да, клянусь Кромом! Воин живет битвой!
— Нет, — настойчиво возражал ему Исинаки Та, — война — это позор, убийство бессмысленно… Повтори за мной.
И Конан послушно повторял, глядя в горящие лисьи глаза и путая их с огоньком масляной лампы:
— Война — это позор, убийство бессмысленно…
— А кем ты был в своем мире, Конан из Киммерии? — продолжал вопрошать тихий вкрадчивый голос Исинаки Та. Лампа на столе мигала, словно заговорщица, и Конан мигал ей в ответ.
— Воином, — слышал он свой голос, только почему-то очень издалека. — Воином. Мое ремесло было убивать!
— Ты ошибаешься, Конан, — тихо поправлял лекарь. — Ты был не воином. Ты был охотником. Самым искусным охотником своей деревни. Ты знал следы всех зверей, ты мог идти по следу, не уставая, много дней…
— Я мог идти по следу врага, не уставая, много дней, — соглашался киммериец.
— Ты шел по следу зверя, ты находил его и убивал, и приносил в деревню много мяса, и все были довольны и говорили: «Конан — лучший охотник во всей Нихон-но!» — продолжал Исинаки Та. — И ты был доволен вместе со всеми. Повтори.
— И я был доволен вместе со всеми.
— Так кем ты был в своем мире?
— Охотником. Лучшим охотником во всей Киммерии.
— Хорошо! — Исинаки Та украдкой отер пот, заливавший ему глаза. — А как звали твоего бога, Конан из Киммерии?
— Моего бога зовут Кром, Владыка Могильных Курганов.
— Нет, ты ошибаешься. Твоего бога зовут Император Мотоясу, он живет в большом дворце на холме в Хакана-ри… Повторяй за мной: «Мой бог живет в большом дворце на холме в Хаканари…»
Конан вдруг вскочил, широко открыв глаза.
— Нет! — рявкнул он, выхватывая из ножен меч. — Мой бог — Кром, и во славу его я могу воздвигнуть большой курган на месте вашей деревни! Пусть еще только кто-нибудь скажет…
— Успокойся, что с тобой? — изумился Исинаки, не поведя и бровью на эту внезапную вспышку. — Ты, наверное, задремал, пока мы здесь беседовали, и тебе что-то приснилось, да? Мы говорили о том, что чтим нашего императора как бога, ибо он и есть для нас бог: старший в роду принца Иссэ. Вернее, старшего в роду сейчас нет в Нихон-но, он ушел странствовать еще до Катастрофы… Кто знает, жив ли теперь прежний государь, отец Мотоясу, и вернется ли он когда-нибудь во дворец Четырех Сезонов. — Исинаки сокрушенно покачал головой, Инака и Токудо повторили его жест, цокая языками.
Конан провел рукой по лбу, отгоняя наваждение. Видно, он и впрямь заснул под все эти разговоры. Медленно вложив меч в ножны, он опустился на прежнее место.
А Исинаки говорил и говорил, рассказывал про ушедшего императора и про то, как много было драконов до Катастрофы, а потом они все куда-то разом делись, и Старая Матерь, что жила, не вылезая, в пещере под островом, выползла на берег и умерла от тоски по своим детям… Наконец гаснущий синий огонек лампы мигнул в последний раз и затух, и деревенский лекарь спохватился, что уже очень поздно.
Он начал прощаться, желая хозяевам и гостю тысячи лет радости и в сотый раз восхищаясь тем, что в деревне появился новый житель. Конан, утомленный всеми этими разговорами до боли в затылке, кое-как попрощался и повалился на постель уже спящим.
Тогда Исинаки Та на цыпочках прошел в его комнату, встал над ним и отчетливо проговорил:
— Ты очень хочешь повидать нашу столицу, Конан. Ты никогда не видел живого бога и теперь очень хочешь на него посмотреть. Ты очень хочешь на него посмотреть… И отправишься в путь завтра же…
А киммерийцу в этот миг снился живой бог, которого он не только видел, но и называл «брат». Юлдуз сидел на земляной скамье под любимой сосной и голубыми камешками выкладывал на мягком мху маленькую фигурку дракона, ловящего себя за хвост.
Проснулся Конан поздно, с головой гудящей, словно пчелиный улей. Но Инака, посмеиваясь, дал ему выпить еще золотистого вина, говоря, что с непривычки у всех после оккарэ бывает и головная боль с утра, и тошнота. Особенно если выпито так много, как они выпили накануне.
— Глядя на тебя, я только диву давался, как может человек столько пить и не пьянеть, — смеялся Инака. — Но это правда, пьян после оккарэ бываешь не сразу, а наутро.
Конан опустошил два кувшина божественного напитка, и ему в самом деле полегчало. Он почти не помнил вчерашнего вечера: помнил только бесконечные разговоры и что его все время неудержимо клонило в сон. О чем он и сказал маленькому охотнику.
Кхариец снова рассмеялся.
— Больше я тебя так не буду мучить. А еще лучше — заведи себе свой дом и приглашай того и тогда, когда сам захочешь. Но Исинаки Та — самый уважаемый человек в нашей деревне, его игру на флейте приходит послушать сам градоправитель Яшидо. Тебе необходимо было с ним познакомиться, как необходимо каждому из нас хоть раз в жизни повидать императора.
В голове у Конана смутно всплыло что-то вроде «…ты никогда не видел живого бога…». Как это не видел, возразил сам себе киммериец, но упоминание об императоре его инстинкт варвара подсказывал ему, что удирать отсюда придется далеко не тем способом, каким он входил.
Оглядывая императорский дворец, Конан все больше убеждался, что нынешняя древняя и загадочная страна Кхитай — лишь отголосок, неумелая копия того, что было до Первого Потопа. Кхарийские дома с многоярусными крышами, с множеством галерей, садов и крохотных водопадов были похожи на кхитайские — но лишь на первый взгляд. В Кхитае все было творением мастера, искусного зодчего, умелого садовника. Здесь же каждая башенка жила, каждый водопад пел, а легкие, громоздящиеся одна на другую, как ласточкины гнезда, постройки, казалось, не стояли на земле, а висели в воздухе. В колонны ворот при входе во дворец были врезаны живые веточки кораллов, ракушки, камешки.
Так и чудилось, что сейчас из них в огромном рапане, запряженном морскими коньками, выедет владыка морей, Одерог, которому тайно поклоняются барахские пираты. Сразу за массивными
