белоснежная лань с золотыми рожками и склоняется у его ног. Или — в воздухе разливается чудное благоухание… Я обещала этой безутешной любовнице, что буду очень внимательна, чтобы не пропустить подобные знаки, если они появятся.
— Широкоплечий и статный красавчик, вы говорите?.. — переспросил король. Все, что касалось знаков, белоснежной лани и благоухания, видимо, не зацепило его внимания. — Н-да… Не сочтите это за обиду, но я бы не сказал, что ваш вкус отличается безупречностью. Статный красавчик! Подумать только! Статный красавчик…
Конан мучился от жары не меньше, чем сиятельные супруги. Хотя бы потому, что над головой у него не было кружевного зонтика. Руки его были крепко прикручены к столбу, так что он не мог даже как следует выпрямиться и вздохнуть полной грудью. У ног был насыпан холм из тонких и толстых бревен и хвороста.
— Кром! — пробормотал киммериец, взглядывая на небо. — Солнце сегодня взбесилось! Лучше бы они сжигали меня ночью, а еще лучше — приговорили бы к утоплению в прохладной воде…
Ближайший к нему охранник, услышав эти слова, прыснул. Конан подмигнул ему и встряхнул головой, отгоняя от глаз бегущие со лба струйки пота.
Солнце было еще совсем невысоко, но слепило так, словно имело свой зуб на киммерийца, свои обиды и мстило теперь, превращая в ад последние мгновения его земной жизни. Его блеск отражался на наконечниках копий и лезвиях вынутых из ножен мечей двадцати солдат, ровным полукругом замерших на расстоянии пяти шагов от киммерийца и будущего костра. За спиной его высилась серая громада тюрьмы.
В трех шагах от эшафота переминался с ноги на ногу расфуфыренный красавчик, в котором киммериец с удивлением узнал пылкого Кайсса. С какой стати он стоит здесь?.. Неужели благородный нобиль решил стать добровольным помощником палача? На что только не толкает человека вожделение мести! Если б Кайсс стоял чуть-чуть поближе, Конан не постеснялся бы спросить у него, с какой стати знатный аристократ сторожит груду хвороста, но тот тщательно избегал взгляда варвара, как, впрочем, и всех остальных взглядов.
Несмотря на ранний час и небывалую жару, площадь была заполнена народом. Сожжение чернокнижника — не такое уж частое зрелище, даже для столицы. Обычно на этой площади вешали, рубили головы и четвертовали. Люди нетерпеливо переминались, вытягивали шеи и толкались, проклиная солнце и торопя палача.
Конан пробежал взглядом по толпе зрителей. Некоторые из них были знакомы ему по королевской службе. Возбужденные, раскрасневшиеся от духоты чужие лица… По правую его руку, очень близко от эшафота, четверо носильщиков держали нечто среднее между носилками и небольшим паланкином. Вглядевшись, киммериец узнал в распростертом на нем теле барона Ричендо. Один из носильщиков поддерживал ему затылок, чтобы тот мог как следует, не упуская ни одной детали, насладиться казнью врага. Глаза барона были мутны, лицо, как, впрочем, и все туловище, неподвижно. Он больше напоминал труп, чем живого человека.
Конан обратил взгляд в другую сторону. Сердце его радостно подпрыгнуло: светлые, спокойные глаза Илоис смотрели на него с еле заметной, ободряющей улыбкой. Она стояла почти у самого ограждения, мужественно выдерживая натиск давящей сзади толпы, и обнимала детей, прижимавшихся к ней с обеих сторон. Заметив взгляд киммерийца, Рыжик помахала ему, а ее брат, едва видимый от земли и то и дело встающий на цыпочки, с важностью кивнул растрепанной головенкой.
Шумри нигде не было видно. И это хороший знак! Значит, он с мужчинами, с найденным капитаном Горги и занимается мужскими делами. А какие иные дела могут у него сейчас быть, если не подготовка к побегу? И то, что Илоис взяла с собой детей — отличный знак! Значит, она уверена, что все кончится благополучно и он обретет свободу. Она никогда бы не допустила, чтобы на глазах детей разыгралась страшная драма казни через сожжение заживо.
Конан ощутил уверенность и спокойствие. Он перестал чувствовать режущие путы на запястьях. Гладкий, свежеоструганный столб уже не давил на затылок. Ему показалось, что и взбесившееся солнце стало палить меньше, и прохладный ветерок плеснул в лицо, освежив разгоряченную кожу. Да нет, не показалось! Подняв голову, киммериец увидел, что солнце скрывается за тучей, стремительно набежавшей неизвестно из каких далей.
Палач, суетливый человек средних лет с озабоченно-деловой гримасой на невзрачном лице, закончил последние приготовления. Видимо, наступил завершающий акт действа. Откуда-то появился зажженный факел. Но взял его, крепко ухватив побелевшими пальцами древко, отчего-то не палач, но юный и нарядный барон Кайсс. Руки его так тряслись, что он едва не поджег полу своего расшитого серебром кафтана. Новоявленный палач повернулся и шагнул к вороху дров и хвороста.
— Так ты теперь служишь палачом, Кайсс?! — Конан изумленно присвистнул и расхохотался. — Поздравляю тебя!!! Фердруго оказал тебе большую честь!
Кайсс поднял голову, и глаза их встретились.
— Я вечно буду благодарить Его Величество за эту честь! — с вызовом воскликнул барон. — Нет большей чести для меня, нет большего счастья, чем своими руками отправить на Серые Равнины величайшего в мире негодяя и колдуна!
— Так отправляй же скорее! — крикнул Конан. — Не медли! Ты видишь — небо совсем заждалось меня! — Он показал подбородком вверх. — Грозный Кром хмурится!..
Кайсс горделиво выпятил грудь, расставил ноги и отвел назад локоть, стараясь придать себе позу эффектную и величавую, которая врезалась бы в память толпы на годы вперед. Нет, он вершит не низкую работу палача, во великую миссию карающего правосудия!..
— Не подожги сам себя, барон! — усмехнулся киммериец. — Ручонки-то твои трясутся!
Негодующе вспыхнув, Кайсс величаво вытянул вперед руку с факелом. Но вместо того, чтобы ткнуть горящим концом в хворост, он неожиданно дернулся всем телом и изогнулся назад. Под левой лопаткой барона в узорах серебряного шитья торчала рукоять ножа.
Потрясенный вздох пронесся по площади, и все головы повернулись назад. На крыше двухэтажного жилого дома, ближайшего к тюрьме, на расстоянии ста локтей от эшафота стоял человек. Лица его рассмотреть было невозможно, но было видно, что он высок, ловок и худ. Длинные волосы плясали за плечами от ветра. В ответ на изумленные взгляды толпы незнакомец помахал рукой и послал воздушный поцелуй королеве Зингарской.
Кайсс, пробормотав нечленораздельные проклятия, рухнул навзничь. Выпавший из руки его факел, воровато нагнувшись, подхватил палач. Не выпрямляясь и прячась за спины стражников, невзрачный человечек швырнул его в древесную груду. Сухие тонкие ветки запылали мгновенно…
Вышедший из оцепенения командир стражников отдал торопливый приказ, и половина из них, с копьями наперевес, бросилась к дому, с которого стрелял лихой незнакомец. Другая половина осталась сторожить киммерийца, пока еще вполне живого.
Конан, прищурившись, старался рассмотреть своего неведомого защитника, продолжавшего спокойно стоять на виду у толпы, оттягивая на себя всеобщее внимание. Кто это мог быть? Шумри?.. Нет, Шумри не стал бы стрелять в человека, даже в последнего негодяя, каким был Кайсс. Капитан Горги?.. Одновременно с этим он пытался высвободить свои руки из тугих веревок. Густой дым, поваливший от занявшихся веток, был весьма кстати: он в значительной мере заслонял телодвижения киммерийца от глаз толпы и охранников.
Правда, с помоста, где стояла королевская чета, его попытки высвободиться были отлично видны. Король Фердруго высоким от волнения голосом кричал начальнику стражи, бессвязно и неразборчиво, тыча рукой вниз. Королева же во все глаза следила за захватывающим спектаклем, развернувшимся у ее ног. Пальцы ее теребили синие камни на шее, грудь бурно вздымалась и опадала. С замиранием сердца, не признаваясь самой себе, Ее Величество желала «широкоплечему и статному красавчику» успеха…
Дым выедал глаза и забивался в ноздри. Но это была ерунда — по сравнению с жаром, подымавшимся от языков пламени, выраставших все выше и выше… Привязан он был на совесть. Веревка,
