туловище.
Могучее тело рухнуло на песок, покатилось, изрыгая проклятья рокочущим басом на туземном наречии. Обездвижить его, привязав к острому и длинному, похожему на голый ствол дерева, обломку скалы, оказалось непросто. Шумри уже стал подумывать о том, чтобы оглушить ревущего монстра, ударив по голове увесистым камнем, но пожалел череп приятеля. К тому же, он мог не рассчитать удара, и тогда заканчивать путешествие на юг ему бы пришлось одному…
В конце концов, истратив весь запас веревок и все свои невеликие силы, немедиец справился с этой задачей. Привязанное и неподвижное тело сразу почему-то перестало быть полем борьбы. Теперь из его распухших кровоточащих губ доносились звуки детского голоса, напевающего песенку Шумри про огонь:
«Под тьмой, под солнцем, под луной… Остеропое ви-ше… Пляши, огонь… губи и пой… аррио… сердца ближе…»
Немедиец сидел на берегу, сжав виски руками. Маленькие волны приятно холодили пальцы ног. Голоса убрались из его головы, могучий торс неуправляемого рассудком варвара был надежно связан, но легче от этого не стало. Наоборот… Что делать теперь? Кто бы мог подсказать ему, как привести в себя Конана, как изгнать из его тела нагло влезающих туда, неведомых и настырных духов?..
Ему вдруг вспомнилась Айя-Ни. Вот кто смог бы помочь! Маленькая и бесстрашная, так много умеющая и знающая дикарка. Где-то она теперь? Неужели и впрямь поскуливает, ежась от ветра, на бескрайних и унылых Серых Равнинах, вспоминая короткую свою любовь?..
Шумри вздрогнул. Из груди Конана теперь доносились совсем другие звуки. На чистом немедийском наречии вкрадчивый и мелодичный женский голос обращался прямо к нему:
— Шумри! О, развяжи же меня во имя пресветлого Митры!
Пораженный немедиец подошел к телу варвара. Синие глаза смотрели на него с мольбой. Готовые скатиться слезы повисли на черных ресницах. Из разбитых губ вырывались умоляющие слова:
— Ослабь мои путы, славный немедиец, земляк мой, брат мой! Заклинаю тебя всем, что тебе дорого! Заклинаю тебя именем твоей возлюбленной Илоис, о которой ты думаешь постоянно! Отпусти меня, Кельберг! О, отпусти же меня!..
Зачарованный нежным голосом и мольбой, изливавшейся из синих глаз — и то, и другое странно и дико контрастировало с грубыми чертами киммерийца, его мускулистой шеей и вздувшимися на скулах желваками, — Шумри потянулся было к веревке, но воспоминание о крепких пальцах оборотня на своей шее остановило его. Должно быть, на горле его надолго останутся синие пятна, и долго еще оно будет болеть от малейшего напряжения.
— Кто ты? — спросил немедиец. — Откуда ты знаешь про Илоис? Кто сказал тебе мое настоящее имя? Что стало с Конаном?..
— О, я расскажу тебе все! И о себе, и о Конане, и об Илоис! Только прежде развяжи меня. Острый камень так больно впивается мне в спину и шею! Мне трудно дышать… Мои муки безмерны… Помоги же мне, добрый брат мой Кельберг, сородич мой!..
Шумри отрицательно покачал головой.
— Я не притронусь к веревкам, пока ты не расскажешь мне, что все это значит, и что вы сделали с Конаном.
Из глаз киммерийца безудержным потоком заструились слезы. Это было поистине удивительное — и крайне неприятное — зрелище. Тело варвара содрогалось от рыданий — но Шумри был непоколебим. Только в первый момент очарование нежного голоса и родного языка едва не заставили его совершить опрометчивый шаг.
Тело сотрясалось все сильнее. Оно старалось порвать путы, либо перетереть их об острые края камея. По лбу катились крупные капли пота, зубы скрипели. Усилия, которые оборотень предпринимал, чтобы освободиться, совсем не соответствовали нежной истоме голоса…
— Порви путы!!! — неожиданно рявкнул оборотень грубым басом.
От неожиданности и силы голоса Шумри отскочил на три шага назад.
— Тебе говорят! Сейчас же развяжи меня, иначе горько пожалеешь об этом!.. — бас изъяснялся по- аквилонски.
Придя в себя, Шумри достал для надежности еще один моток веревки и обмотал им тело поверх первой.
Осознав бесплодность всех усилий освободиться, голоса притихли, Снова зажурчал-забормотал голосок ребенка с бесконечной песенкой. Бессонная и сумасшедшая ночь давала о себе знать. Шумри добрел до угасшего костровища и повалился на шкуру. Под унылый голосок, лопочущий губами киммерийца, его постепенно стало затягивать в трясину дремы… Но ненадолго. Видимо, как следует отдохнуть ему и этой ночью было не суждено. Проснувшись, он не сразу понял, что его разбудило. Кажется, голос опять изменился и сказал ему что-то важное. Но что?..
— Пха, Пха! Сожги шерсть Пха! — крикнул оборотень взволнованным женским голосом, который показался немедийцу знакомым. Неужели это… Но додумать Шумри не дали.
Тело киммерийца вновь затряслось и закричало басом:
— Не слушай ее!!! Не слушай ее! Спи! Спи!
«Да уж, тут выспишься…» — устало подумал Шумри, почти теряя сознание от усталости. Но вновь забормотал монотонный детский голосок, и, поддавшись заунывному ритму, немедиец послушно уснул…
Измученные тело и душа Шумри требовали долгого отдыха. Проснулся он от жарких лучей полуденного солнца. Голова была тяжелой и смутной. Все события прошлой ночи приходилось восстанавливать по кусочкам, словно мозаику.
Немедиец вспомнил о странном приказании или совете, прозвучавшем на языке детей озерного бога. Что именно нужно ему сделать? Взять шерсть убитого Пха и… Следом за советом прозвучал грозный рык, приказывающий забыть услышанное. И он в самом деле забыл. Забыл?.. Нет же, он вспомнил: нужно поджечь шерсть!..
Шумри бросился к туше змеекрыса с разбитым черепом. Преодолевая отвращение, он острым кинжалом срезал несколько пучков шерсти с боков и спины, где она была длиннее всего.
Вернувшись к костру, немедиец свернул из вонючей шерсти Пха несколько жгутиков, положил в скорлупу от ореха и поставил у ног связанного варвара. Затем принялся поджигать их — один за другим. Едкий дым от тлеющей шерсти, на редкость отвратительный и тошнотворный, стал подниматься вверх, прямо к ноздрям и глазам киммерийца.
Оборотень перестал петь, брови его поползли на лоб. Великое отвращение исказило его черты.
— Перестань! Пха — не надо! Не надо Пха! — завопил детский голос.
— Еще как надо! — возразил Шумри. Ребенка сменил аквилонский бас:
— Убер-р-ри! Убер-р-ри пр-рочь!!!
— Как бы не так! — весело парировал немедиец. — Вонь изрядная, в этом вы правы. Ради вас мне приходится ее терпеть тоже. Выматывайтесь-ка поскорее!
— О Кельберг! Если вы не перестанете это делать, ваш друг погибнет! — вкрадчивый женский голос щекотал нервы родным языком и родным именем. — Вы не понимаете, в какой он сейчас опасности… От вас зависит его жизнь!..
Шумри заколебался, но лишь на миг. Ночному туземному голосу он доверял несравненно больше, чем бестелесной немедийской колдунье.
— Спину, спину, спину! — заголосила обиженная рыба. — Разобьем ему напоследок спину!
Тело киммерийца попыталось выгнуться и удариться лопатками о скалу, но, к счастью, привязан он был крепко, и попытки эти окончились ничем.
— Язык! Язык! Откуси ему язык!!! — не унималась мстительная рыба.
— Проклятье! Надоели вы мне! А ну, прочь отсюда! Живо!!! — Шумри поднес чашу с дымом к самому носу варвара.
Из глаз его обильно заструились слезы, тело задрожало с головы до ног, словно в припадке падучей.
— Чтоб тебе сгинуть!.. — со злобной мукой в голосе захрипел бас. — Чтоб тебе провалиться в глотку Багрового Ока!..
