Порхающий мыльный пузырь превыше всего на свете ценит свою свободу, но с легкость) подцепляется на крючок любопытства…
Пейзаж вокруг по-прежнему не радовал глаз разнообразием. Все та же трава, присыпанная желтой пудрой мелких цветов, да холмы с невысокими деревьями. Внезапно впереди себя киммериец заметил на обочине дороги маленькую фигурку. Подойдя вплотную, он увидел, что то был ребенок четырех-пяти лет. Судя по светлому пуху на голове и тонким чертам крохотного лица, скорее, девочка. Ее одежда из тонкой и нарядной ткани была запачкана и порвана, худенькие руки горестно сжались в кулачки. Увидев киммерийца, дитя расцвело улыбкой сквозь слезы и потянулось к нему.
— Что ты здесь делаешь? — спросил Конан, растерянно озираясь: не видно ли где поблизости матери или отца малютки. — Где твоя мама? Где твой дом?
Девочка что-то ответила, жалобно сморщившись. Увидев, что чужеземец ее не понимает, она показала на свой рот.
Конан вытащил из мешка плод покрупнее и протянул девочке. Она с наслаждением впилась в него зубами и даже заскулила от удовольствия. Киммериец задумался. Что ему делать с этой находкой, да и нужно ли что-нибудь делать?.. Он никогда не имел дела с маленькими детьми и не чувствовал к ним особой симпатии или умиления. Но бросить ребенка здесь, на солнцепеке, вдали от каких-либо признаков человеческого жилья?.. Пожалуй, будет лучше, если он отдаст девочку первым встретившимся ему людям.
Вздохнув, киммериец поднял девочку, дожевывающую сочный плод, и посадил себе на плечо. Бонго глухо заворчал.
— Ты что? — спросил Конан волка.
Тот вздыбил шерсть на загривке и приподнял верхнюю губу, показав ряд клыков. Киммериец потрепал его по шее, успокаивая.
— Не стыдно тебе рычать на ребенка? Вот посажу ее на тебя верхом, тогда будешь знать…
Зверь был такой рослый, а девочка такая крохотная, что она и впрямь могла бы ехать на нем верхом. Конан какое-то время обдумывал эту мысль, но тельце на его плече было почти невесомым, оно совсем не мешало ему идти, и киммериец решил не пугать понапрасну дитя, которое и без того наплакалось, потеряв родителей.
Раз они встретили девочку, полагал Конан, вскоре должно быть селение или деревня, а может быть, даже город. Впрочем, Алмена сказала, что городов здесь нет… Он не ошибся. Не прошли они и пятисот шагов, как слева от дороги показалось несколько хижин. Селение было маленькое, семей на пять-шесть. Все хижины были сделаны из травы, плотно переплетенной в жгуты и скрепленной веревками. Окнами служили небольшие круглые отверстия со вставленными в них полупрозрачными кристаллами слюды.
«Видимо, народ здесь невероятно ленивый, либо столь же невероятно тупой, — подумал Конан, подходя ближе и рассматривая убогие хозяйства и малочисленный домашний скарб. — Ведь все здесь может вспыхнуть от малейшей искры, не успеешь даже чихнуть!»
Он заметил женщину, выглянувшую из дверей хижины, и, подойдя к ней, указал на ребенка.
— Эта девочка потерялась! Я оставлю ее у вас. Видимо, родители ее недалеко и скоро ее найдут. Заодно я хотел бы переночевать в вашем доме и поужинать!
Свои слова он сопровождал самыми красноречивыми жестами.
Хотя в его голосе не было и намека на просьбу, женщина отреагировала так же, как и мужчина, встретившийся им на лугу. Она протестующе замахала руками и закричала, словно он смертельно ее оскорбил.
Конан попробовал попытать удачу в другой и в третьей хижине, но с тем же успехом. Хотя говорил он грубо и властно, то и дело хватаясь за меч. Отчего-то ему показалось, что не столько он сам, сколько сидящий на его плече ребенок является причиной столь бурных отказов.
Проклятье! Ну и земля! Даже в диких льдах Гипербореи Конану легче было бы найти себе кров и ужин, чем в этих благодатных краях, поросших веселенькой желтой травкой…
Киммерийца немного утешило то, что прямо за селением он увидел реку с довольно прозрачной и прохладной водой. Бонго первым кинулся с берега в мелкие волны и стал жадно лакать, торопливо взмахивая языком. Напившись, он с наслаждением развалился на песке и оглянулся на Конана, словно приглашая его сделать то же самое: можешь не опасаться, вода не тухлая, не горькая, не ядовитая!..
Конан спустил с плеча ребенка и припал к воде. Прозрачная вода не имела ни вкуса, ни запаха и отлично утоляла жажду. Вот если бы еще раздобыть какую-нибудь еду, чтобы совсем не зависеть от жадности и нелюдимости местных жителей!..
Словно прочитав его мысли, волк принялся обшаривать окрестности. То и дело он подбегал к Конану и что-нибудь приносил в зубах: то пару грибов с мягкими лиловатыми шляпками, то что-то похожее на моллюска, то землеройку, то саранчу размером с котенка, бешено дергающую длинными коленями в его пасти… От саранчи и грибов киммериец отказался, моллюска же съел, выковыряв из раковины. На вкус он был почти таким же пресным, что и вода. Последний оставшийся в мешке фрукт он отдал ребенку. Девочка весело напевала что-то, то и дело обращая к Конану хорошенькое лицо с припухшими веками и голубыми глазами. Казалось, ее вовсе не волнует то, что мама и папа до сих пор ее не разыскали.
Как только сгустились сумерки, киммериец решил отправляться на покой с тем, чтобы утром встать пораньше. Огня он решил не зажигать: ночь теплая, жарить и варить им нечего, хищных зверей можно не опасаться. Вернувшись к задворкам селения, он прихватил большую охапку сена из стога, который приметил раньше. Охапки хватило на мягкую и душистую постель для всех троих.
Конан хотел было, чтобы Бонго лег между ним и девочкой, чтобы лохматое его тепло доставалось им обоим, но упрямый зверь вставал до тех пор, пока его не оставили в покое, после чего сам выбрал себе место подле левого бока Конана. Ребенок же свернулся худеньким калачиком справа от него.
Как только киммериец погрузился в дрему и с наслаждением отдался ей, резкие и громкие звуки вывели его из забытья. Лежащий рядом с ним ребенок закашлялся. Худое тельце сотрясалось от хриплых, отрывистых, похожих на лай звуков. По-видимому, ребенок сильно простудился, отбившись от своих родных и блуждая неведомо где.
Конан сбегал к реке, принес воды и попытался напоить девочку. Но вода выплескивалась изо рта, а кашель не уменьшался. Он попробовал растереть ей пальцами спину возле острых лопаток и выпирающих позвонков, но безуспешно. В конце концов он набросал на нее сверху все сено, какое у него было, и вдобавок еще обхватил руками, чтобы ей было теплее. Но кашель не стихал. Казалось удивительным, откуда берутся силы в этой узкой грудке на такие долгие, раздирающие легкие содрогания… Только с первыми лучами солнца девочка успокоилась. Голубые глаза ее были полны слез, она со страхом смотрела на киммерийца, словно ожидая наказания за то, что не дала ему выспаться.
С гудящей от бессонной ночи головой Конан вновь отправился в селение, посадив девочку на плечо. Он решил просто оставить ее там у одной из хижин. Не полные же они изверги, эти местные жители! Хоть кто-нибудь да приютит маленького больного ребенка…
— Ты извини, малышка, но дальше я пойду без тебя, — сказал он девочке, ссаживая ее у двери одного из травяных домиков. — А тебя разыщет твоя мама и обязательно вылечит.
Но девочка не захотела расставаться с киммерийцем. Стремительно, как куница, она взобралась по его ноге и туловищу и вновь оказалась на шее, крепко вцепившись в нее ладошками.
— Ну нет, так не пойдет! — Конан хотел было вновь спустить ее на землю, но с удивлением почувствовал, что не может оторвать детских ладошек от своей шеи.
Он тянул изо всех сил но они словно намертво приросли к его коже. Проклятье! Маленькие дети на этой земле будут похлеще взрослых!..
Конан встал на колени спиной к волку и велел ему избавить себя от ребенка. Бонго схватил ее зубами за одежду и потянул, мотая мордой из стороны в сторону. Результатом был лишь треск рвущейся ткани. Тогда он схватил зубами за маленькую ногу. Девочка засмеялась, словно ее щекотали. Волк прихватил крепче, уже озлившись и зарычав — но она только громче смеялась и дергала второй ногой.
Киммериец потянулся было за мечом, но передумал. Нет, вонзать клинок в детское тело он не будет. Да что ей его лезвие, если крепкие волчьи зубы ее только щекочут! Конечно же, это не ребенок. Но вот кто — или что — это?..
Конан заметил, что из дверей дома, возле которых они остановились, за его тщетной борьбой с
