сторону толпы, — так все согласно предписанию: «В местах, где крепостные убили помещика, провести разбирательство. Виновных в кровавых деяниях наказать военно-полевым судом, прочих отправить по этапу в Сибирь». — Он явно цитировал наизусть. — Сейчас их много собирают в Пулавы. Усадьбу видели? Вот местные и спалили. Шестнадцать душ загубили. Хозяина, двух жен и четверых детей. Остальных уже просто потому, что под руку подвернулись и правоверные, но двое и христиане были… Тоже слуги, а не паны какие. Может, и не были они хорошими хозяевами, но это деяние наказуемо по любым законам. И по христианским тоже.
Читают про «подставь другую щеку» или про «кесарю — кесарево», асами, как волки, по ночам приходят и кровь льют.
Последнего Лесьер не понял. Это явно тоже были цитаты, но точно не из Корана.
— А эти? — спросил он про мужиков-саклавитов.
— А это как раз прознатчики. Они раньше недалеко жили и всех прекрасно знают. Иваны.
— Кто?
— Ихваны, — объяснил капитан. — Ну не знают мужики арабского, вот и исказили. Давно уж особой дружбы между деревнями не было, вечно ссоры из-за земли, но, когда здешние пришли и полдеревни сожгли, мусульмане все бросили и ушли на восток. Жизнь дороже. Теперь вот вернулись. Сейчас закончим здесь — поедем дальше. Мне еще восемь деревень в округе выселять. Помещик не из бедных был.
— Так ушли же давно все эти убийцы! Станут они вас дожидаться. Тут и мужчин-то — всего ничего.
Один из саклавитов что-то резко сказал и ткнул пальцем. Его товарищи бросились вперед и схватили уже пожилого мужика. Старика силой поставили на колени, и один из мусульман подошел, поигрывая колуном для рубки дров. На площади неожиданно настала тишина, все замерли, и только лошади переступали с ноги на ногу, позвякивая сбруей. Взмах — и человек с расколотой головой упал. Даже издалека было видно довольное выражение лица убийцы. Ему бы позволить — так всех перебьет с удовольствием. Бабы шарахнулись от него в сторону и опять взвыли в ужасе.
— А вы говорите, ушли, — укоризненно сказал Каблуков.
— Так они, может, за свои обиды мстят — поди проверь! Вы ж даже не поинтересовались, в чем вина этого старика, — возмутился Лесьер.
— А что, казнить надо только за помещика? — с неожиданной злобой спросил капитан. — Только его кровь имеет цену? Только за князей необходимо мстить? А вот эти простые мужики, на которых Русь стоит, могут кровью умыться — и власть отвернется? Да, у них нет столетий родовитых предков за спиной, вся деревня — из перешедших в мусульманство лет пятьдесят назад, но их убитые и сожженные дома тоже чего-то стоят. — Он говорил, и чувствовалось в запальчивых словах что-то очень личное. — Они честно служили Кагану и молились в мечети. Они правоверные. Пусть теперь получат полную цену за свои обиды! Месть имеет вкус. Это вкус крови, но начали не они. А кончат именно они. Потому что я за все это отвечаю, и я позволю. За верность надо платить. За то, что они не предали и даже ради собственной жизни не стали целовать крест. Здесь нет кади — я решаю. Вот я так сказал, и так будет!
От этой эмоциональной речи Лесьер растерялся. Возразить было нечего, и в глубине души он был согласен со сказанным, даже при достаточно обидном намеке на происхождение. Он никогда не просил себе поблажек и честно служил Кагану и Вере не в столичном Владимире, как это делали многие, а в обычной воинской части. Но одно дело, когда в бою, и совсем другое — когда у тебя на глазах убивают уже знакомых людей, не сделавших тебе ничего плохого. Да, они вправе, но не так же!
Старший саклавитов подошел и сказал:
— С этими все, капитан. Дальше поступайте как знаете. Здесь им все равно жизни не будет. Да не позволит им Аллах вернуться, из милосердия!
На щеке у него был жуткий шрам, зашитый когда-то неумелой рукой. Глаза горели лихорадочным огнем, и кланяться офицерам он и не подумал. Человек неоднократно смотрел в глаза смерти и ничего не боялся. Он резко повернулся и пошел к своим товарищам.
— Там есть моя девка, — неожиданно даже для себя сказал Лесьер.
— Твоя? — подчеркнуто переспросил капитан и посмотрел ему в глаза. — Ну что ж, забирай. Все должно быть справедливо.
— Ахманов! — позвал Лесьер. Он прекрасно понял Каблукова. В принципе жаловаться на самоуправство или на неправедный суд было бесполезно, но фамилия Темировых слишком известна. При желании он смог бы через свои семейные связи серьезно попортить жизнь капитану. А так — он сам вроде как соучастник, избавляя девку от этапа по указу Кагана. Такими вещами не шутят. Не посмотрят, что из княжеского рода, — сам моментально в Сибирь отправишься.
— Так точно, — подтвердил сержант, все это время молча стоявший у него за спиной, и широким шагом направился к толпе.
— Пошли, — крикнул Каблуков и махнул, подзывая коновода. Татары энергично заработали нагайками, строя всех в колонну и подгоняя нерасторопных. — Прощай, князь, — сказал он уже из седла. — Не видел ты, как поляки наших рвали на куски в городах. — Он огрел коня рукой и пристроился к изгоняемым, понукаемым татарами. Сзади, за длиной вереницей медленно бредущих людей, шли телеги со скарбом и маленькими детьми.
— А это еще кто? — спросил Лесьер Ахманова, распустив эскадрон по квартирам и обнаружив на опустевшей замусоренной площади кроме своей Натальи еще и совсем молоденькую простоволосую рыжую девчонку, испуганно прижимающуюся к его бабе. Наталья ласково гладила ее по голове.
— Ну это, — смущенно объяснил сержант, — моя. Я уж забрал заодно. Не мальчик уже, пора заводить жену, а денег нет. Я ее давно заметил и другим обижать не давал. И платить родственникам теперь не требуется, — глубокомысленно добавил после короткой паузы.
— Так дите еще совсем! Вон как боится. Какого шайтана тебе надо?
— Молодая — это хорошо, — рассудительно сказал сержант. — Воспитаю. Все для нее лучше, чем под татарвой стараться. Они стесняться не станут — всех в дороге покроют. И что необъезженная — это прекрасно. Будет рожать русских от меня.
— Отведи их к раненым, — помолчав, приказал Лесьер. Какой смысл ругаться и чем он в этой ситуации лучше? — Пусть польза будет. Бибиков сказал, послезавтра уходим в Ждуни, есть такой городок на границе с Силезией. Здесь нам уже делать нечего, и просто так таскать за собой католичек никто не позволит. А перевязки делать, еду готовить и приносить — тоже кто-то необходим…
— Не только древностью рода гордиться стоит. Строительство железнодорожного моста в Красноярске — тоже неплохое достижение, — невозмутимо сказал Леманн. — Выдающееся достижение, хотя и проект не его. Воплотить в практику было наверняка непросто.
Меня всерьез зацепило. Уел. Это что получается, он про меня справки наводил заранее? Отец строил в Красноярске, когда я еще пеленки пачкал, и я сам не слишком вспоминаю, да и не помню, чтобы кому рассказывал. Вечно мы мотались по разным концам Каганата. Днепр, Двина, Висла, Волга. У меня все эти стройки слились в одну бесконечную. Отец гордился больше всего Енисеем — какие-то сложности, преодоленные за счет оригинальных решений, — но меня это никогда особо не волновало в детстве. Получается, заход про род Темировых — это проверка была? Прекрасно он все про меня знает, и уж точно не две минуты назад подсказали. Фрау Шульце старательно записала все мои данные в самом начале — паспортные, даже корреспондентом каких газет являюсь, но я принял это за обычную немецкую добросовестность, а оказывается, все пошло куда-то выше. Интересная здесь система. Стучала она, получается, не в полицию, а в партию? Ай как занимательно…
— Я давно всерьез интересуюсь происходящим на Руси, — залезая в карман и извлекая сигару, сообщил Леманн. — Хотите?
— Спасибо, я предпочитаю сигареты.
— Вольному воля, — сказал он по-русски, демонстрируя умение вставить к месту поговорку и сильный акцент, и продолжил опять по-немецки, закурив: — Не для публики изображаю и не для выражения восхищения на встречах с русскими. Для собственного развития почитываю, и не только популярные книжонки, но и серьезные исторические труды. Очень интересно изучать опыт модернизации страны. И дело
