промышленность, и основные деньги частные лица вкладывали в нее. А государство даже не пыталось серьезно расширять и модернизировать принадлежащие ему предприятия. Поэтому при замечательных темпах развития мы потом едва не оказались у разбитого корыта, не имея в достаточном количестве возможности производить стрелковое оружие и боеприпасы. И это при том, что с артиллерией, по старой памяти, сложности не было. Только толку от пушки, если снарядов нет?
— Вот это, — вежливо дождавшись окончания монолога, в котором он разоблачал русскую торговую экспансию, не давшую возможности расширить Германию, сказал я, — и было одним из серьезнейших противоречий в наших отношениях и не давало надежды на союз. Вы мечтаете об обратном варианте. Когда Германия первой стала бы подражать Англии и раньше начала бы промышленный рывок. Но тогда ситуация просто стала бы зеркальной. Ваши товары на нашем рынке. Впрочем, — подумав, добавляю, — в сельскохозяйственном смысле мы бы вас все равно затоптали без особых сложностей. Чисто за счет площадей и объема продукции. Да и низкую цену не стоит забывать. Просто вы начали позже, идя по той же дороге. А насчет очень удачного захвата Балтийской, — нажал на слово, — губернии и последствий — для меня эта мысль достаточно нова и интересна.
Надо же сделать ему приятное, трезво подумал. Все-таки он сейчас был вполне искренен. Насколько может быть искоренен политик. И не забыть еще обязательно помолиться за предка — Ульриха и Багатура Меча Ислама. Большое дело, оказывается, сделали для будущего. И так нам весело было на фронте, а если бы немцы еще умудрились за собой сохранить Восточную Пруссию…
— Вот так принимают решение, совсем из других соображений, — сказал вслух, — а последствия бывают очень занимательные, и не те, на что рассчитывали. Я убежден, что так далеко они не заглядывали, как и мы сегодня неспособны предсказать точно, что случится через десять лет.
— Ладно, — после паузы сказал Леманн. — Историю уже не изменить, надо думать о будущем.
Я поспешно достал из кармана блокнот и приготовился записывать. Не стоит потом из-за расхождения в формулировках дожидаться скандала. Это мне не бедуинский шейх, речи которого все равно надо старательно выжать, удаляя воду и добиваясь отсутствия лишних красот, не имеющих никакого значения для читателей.
— Орудия производства всегда в кармане, — добродушно констатировал Леманн. — Умеете стенографировать?
— Конечно.
Про себя я решил не изображать статиста, записывающего все подряд в умилении от стандартных откровений, а попробовать его атаковать, спровоцировав на нестандартные высказывания. Брошюру с двадцатью пятью пунктами программы я могу прочитать и самостоятельно. Гораздо важнее услышать нечто неординарное. Когда еще такая удача придет…
— Спрашивайте. Не зря же мы катаемся!
— В чем разница между Эрнстом Леманном и Людвигом Мерцем?
— Спросил бы лучше, в чем сходство. — Он затрясся от смеха. — К большому моему сожалению, — успокоившись, продолжил, — мы, сходясь в главном — необходимости возродить Великую Германию, объединив все немецкие народы, и пробудить национальное сознание, — кардинально расходимся в путях к этому. Уже не секрет, что Мерц, идя на поводу у крупного капитала, исключительно на словах продолжает поддерживать программу партии. Он выступил против национализации конфискованных еще после войны земельных владений аристократических фамилий и передачи их крестьянам. Если мы хотим спасти Германию, нам следует позаботиться, чтобы наши крестьяне хранили верность земле.
Ага, сказал я сам себе, не пытаясь перебить. Вот и вылезла политика. Только что он хвалил укрупнение крестьянских хозяйств и пользу от этого для экономики страны, а сам готов дробить участки для получения объединения двух партий и дополнительных голосов на выборах. В этом случае Народная станет крупнейшей в рейхстаге и сможет сформировать правительство.
— Людвиг, — проникновенно поделился Леманн, — ведет курс на раскол партии, не желая принять неприятную для себя реальность. За ним стоит только малая часть партийцев, и в основном обеспеченные материально люди — владельцы предприятий, юнкера и немногочисленные военные.
Нельзя забывать о главном нашем козыре — рабочем классе и его чаяниях. Мы могли бы назваться либеральной партией, но выбрали другое название — народные социалисты. Мы пытаемся пробудить в народе его лучшие качества и при этом не зацикливаемся на определенной группе населения.
Все равны: рабочие, крестьяне, предприниматели — в рамках существующих и принимаемых законов. Государство будет выполнять требования одинакового соблюдения прав не только владельцев, но и работающих на них, в обязательном порядке, а значит, и участие рабочих и служащих в распределении прибыли крупных коммерческих предприятий. Именно это я и называю социализмом. Социализм — это учение о том, как следует заботиться об общем благе. Он не отвергает частной собственности и не отрицает роли личности и значения патриотизма. Наш социализм носит национальный характер. В германском государстве, каким я его вижу, не будет места инородцам, нам не нужны будут паразиты — ростовщики, спекулянты и все, кто неспособен заниматься плодотворным трудом. Чтобы обеспечить каждому способному и старательному немцу возможность получить высшее образование и занять руководящее положение, государство должно заботиться о всестороннем широком развитии всей нашей системы народного образования. Программы всех учебных заведений должны быть приведены в соответствие с требованиями практической жизни. С самого начала развития сознания ребенка школа должна целенаправленно обучать его пониманию идей государственности. Мы требуем, чтобы особо талантливые дети бедных родителей, несмотря на их положение в обществе и род занятий, получали бы образование за счет государства.
— Но ведь вы тоже небедный человек и бывший офицер.
— Именно поэтому я прекрасно знаю, о чем говорю, — снисходительно пояснил Леманн. — В Империи всегда была глубочайшая пропасть между бедными и богатыми. Между офицерами, превратившимися в замкнутую касту, и обычными солдатами. Ни при каких условиях офицер не мог жениться на девушке младше него по положению. Это был скандал, обязательно заканчивавшийся увольнением из рядов армии. И не суть, насколько она была хороша собой или умна. Офицерский корпус отгородился от остальных честных немцев непроницаемой стеной происхождения из потомственной аристократии.
Как выяснилось, герцоги с моноклем в глазу победить в войне оказались неспособны. Наши аристократы как раз наглядно доказали, что полностью оторваны от действительности, и не успевали вовремя среагировать на изменения обстановки, тупо продолжая действовать по устаревшим довоенным планам. Войну выиграла не демократия — мы на собственном примере уже убедились, как она отвратительно работает и насколько продажны политические деятели, — а экономика, огромное количество призывников и возможность продвижения по службе из самых низов людей с мозгами. Не усвоить этого важнейшего урока — значит поставить себя заранее в проигрышную ситуацию. Нет! Я всегда подчеркивал данный момент и буду настаивать на полном уничтожении сословных перегородок в обществе и предоставлении возможности подняться до самых больших высот выходцу из народа.
Именно поэтому тебя крупно недолюбливают в армии, продолжая записывать, подумал я. Кому охота расставаться со своим привилегированным положением. Армия обязательно вмешается, при первом твоем незаконном действии. Неудивительны вечные пассажи про законный путь к власти.
— Я не призываю ко всеобщей уравниловке, — помолчав, заговорил вновь Леманн. — Кто докажет на деле свою полезность в политике, экономике и армии, тот всегда может рассчитывать на внимательное отношение к себе. Такие люди ценны сами по себе, а я никогда не забываю людей, которые сделали мне добро и настаивали, даже в ущерб своей карьере, на мерах по улучшению жизни в стране. Никогда не забываю, что бы потом ни происходило!
Какая двусмысленная фраза, восхищаюсь мысленно.
— Сейчас наша основная задача — не бороться с Мерцем, а набирать очки в сражении против канцлера Вебера. Хотя я и не могу занять пока пост президента, но на выборах в октябре Народная партия получит большинство и место канцлера. Не применять экстремистских мер, как предлагает Мерц, а легально и законно взять власть — вот чего мы добиваемся.
Экстремизм — это он про что? — не дошло до меня. Пока что единственная попытка путча была предпринята как раз Леманном десять лет назад, и только после ареста он вдруг стал страшно миролюбив. Не иначе, в тюрьме не понравилось. Вклиниться с вопросом не удалось — он продолжал гнуть свое:
— Многие из тех, кто голосовал за нынешнего президента, во многом согласны с нами, укоренившееся
