Картуз[37] закладывают в дуло — это вам не мушкет, в котором особо умные не досыпают заряд, чтобы уменьшить отдачу, здесь все точно заранее рассчитано. Парни дружно помогают, проталкивая заряд до упора банником внутрь, протыкают сумку через специальное отверстие для запала. Теперь ядро — их много заботливо приготовили турки для своих нужд. Сержант вопросительно оглянулся на Салаха.
— Хорошо бы положить вон туда, — показывает он на пробирающийся по улице конный турецкий отряд.
— Давай, — соглашается Салах.
— Аллах Акбар! — не задумываясь, привычно говорит сержант и подносит фитиль к запальному отверстию.
Пушка подскочила, выпустив большое облако порохового дыма, а ядро, под разочарованные крики наблюдателей, проломило крышу на соседней с целью улице.
— Первый блин комом, — бодро говорит сержант и направляется ко второму орудию, которое поспешно разворачивают, — прицел надо снизить.
Из пятнадцати пушек башни они смогли, надрываясь, в короткое время перетащить и направить в сторону города пять более легких, и орудия заговорили, очищая улицы предместья от противника. Там шли кровавые схватки, и гвардейцы теснили противника от дома к дому. Свежие части, воодушевленные удачным штурмом, выбили турок уже до самой реки. Теперь только она отделяла атакующих от цитадели Карса.
Башня продолжала греметь пушечными выстрелами, возвышаясь над городом как страшная карающая рука, окутанная пороховым дымом от непрерывной стрельбы. Люди работали на пределе сил, забыв об отдыхе. Одна пушка стреляет — вторую уже перезаряжают. Пороха и ядер для осады турки приготовили предостаточно, и не время их было беречь.
Они старались, поддерживая братьев-гвардейцев, перебирающихся по плоским крышам домов и обстреливающих сгрудившихся у моста врагов. Половина ядер никуда не попадала, разнося стены и крыши домов, но вторая часть наносила существенный урон турецким войскам, заставляя их нервничать и отходить. Натиск русских был так силен и неожидан, что началось поспешное бегство. Сам паша с частью кавалерии подобрался к воротам и поспешно бежал, прорвавшись сквозь немногочисленные сотни хазаков. Большинство гарнизона, потеряв командование, стало бросать оружие и сдаваться. Немногих еще сопротивляющихся теснили из дома в дом, устилая улицы трупами.
Уже не только башня Салаха, но и все остальные были захвачены, о чем говорили орудийные выстрелы по городу и цитадели. На защитников Карса устроили настоящую охоту. Их находили и убивали, зажимая между отдельными опьяневшими от крови отрядами на узких улочках, где и повернуться было трудно. Били штыками, не разбирая, кто в форме, а кто подвернулся под руку. Иногда в горячке убивали даже тех, кто сдавался и молил о пощаде.
— Кто командир? — спросил громкий голос.
Салах обернулся и с недоумением уставился на полковника. Секунду он пытался понять, откуда в башне взялась толпа посторонних артиллеристов, поспешно распределяемых сержантами к его (именно его) пушкам. Потом сработала навсегда затверженная дисциплина. Он вытянулся перед старшим по званию в уставной стойке и доложил:
— Третья рота второго гвардейского батальона Сводного корпуса. Офицеров нет, все убиты. Сержант Салах Темиров.
— Молодец, Темиров, — довольно сказал полковник. — Вы свое дело сделали, теперь мои пушкари цитаделью займутся. Отдыхайте пока.
— Рад стараться, — вяло пробурчал Салах выученную еще в детстве стандартную формулу. Напряжение и азарт разом отпустили, сил не было. Руки дрожали, ноги были как из ваты. Солнце давно перевалило высшую точку — получалось уже не меньше трех пополудни. С самого утра он не ел, не пил и только стрелял. Раньше как-то не вспоминалось, а теперь моментально напомнил о себе еще и живот.
Он повернулся к свои парням и стал привычно отдавать команды. Надо было идти вниз, выяснять, кто жив, кто ранен, искать, что пожрать, и куда вообще подевался остальной батальон. Они свою работу выполнили — пора заняться насущными делами. Уже на лестнице их догнал восторженный крик. Над цитаделью подняли белый флаг. Победа!
— Да, — сказал Тарик виновато, — я помню, руку надо держать прямо. Когда дерешься, коли штыком, потому что, если согнешь руку в локте, противник запросто рубанет тебя по запястью.
Плохо помнишь, с тоской подумал Салах. Мало тебя, умника, муштровали. Брат сидел прямо на земле возле импровизированного госпиталя. Руку ему прижгли от заражения и забинтовали, и Тарик беспрерывно, сам того не замечая, укачивал ее, как ребенка. Закрываясь от удара, он подставил свой мушкет, и ятаган турка отрубил ему три пальца на правой руке и кусок четвертого. Лезвие просто скользнуло по металлу. Один удар — и все кончилось. Не застрели Салах турка в следующий момент, второй удар оставил бы Тарика без головы. Но и так не слишком весело. Ему только восемнадцатый пошел — что теперь будет?
Брат сидел бледный от потери крови и пока еще не очень соображал, что произошло. На фоне кучи отрезанных рук и ног, выкидываемых из палатки хирурга неподалеку, он еще хорошо отделался. Страшно несло кровью и дерьмом. Это в сказках человек героически улыбается и произносит длинные красивые речи, когда в него попадает пуля. В жизни пуля, пробив тело, на выходе иногда делает дырку величиной с обеденную тарелку, а люди, умирая или просто от боли, невольно опоражнивают под себя все содержимое кишечника. На поле боя всегда воняет не только железом, порохом и кровью, но еще и фекалиями. А возле госпиталя, из которого выносят живым после операции одного из трех, еще и гноем из ран, и слышны вопли людей, которых режут по-живому.
— Ты молодец, — сказал Салах вслух, — я тебя видел в бою.
— Я боялся, — застенчиво сознался Тарик.
— Побеждает не тот, кто не знает страха, — отмахнулся Салах, — а тот, кто стоек под огнем и идет вперед. Мы их задавили на одной ярости и воле к победе. Такую крепость можно месяцами осаждать — и все без толку. А тут… В нашей победе есть и твоя доля. Пусть маленькая, но мы солдаты, и если стоит один, будут стоять и все.
«Что я несу? — подумал он. — Это нам с детства вдалбливали в голову в училище, он тысячу раз слышал, найти бы нормальные слова… Не перед строем новобранцев распинаюсь… Это надо пройти несколько серьезных схваток, чтобы научиться просчитывать — как, кто, куда и почему. А не только за себя, но и еще на весь взвод прикидывать — вообще не каждый способен научиться».
— Кто здесь Салах Темиров? — спросил нетерпеливый голос.
Они обернулись, и Салах встал, приветствуя офицера:
— Я Темиров.
Какой генерал, он переспрашивать не стал. В батальоне остался из старших командиров дважды раненный командир первой роты, остальные погибли. Теперь высокое начальство с поместными закисшими мозгами (достаточно взглянуть на эту брезгливую рожу) будет разбираться, кто там без команды вперед рванул без прикрытия со стороны своих офицеров. Как бы шею не намылили за грехи тяжкие. Слишком многие его хорошо рассмотрели и слышали. Ну хоть своими действиями он вполне заслужил прощение — есть свидетели, но вполне заслуженного ордена точняк не дадут.
— Генерал желает тебя видеть, — обрадованно сообщил майор в чистенькой форме и с адъютантским шнуром. — Где тебя носит. — Он брезгливо прикрыл нос белоснежным платком, изображая страдания от неприятных запахов.
— Джават, — сказал Салах.
— Так точно, — послушно ответил тот, кося глазом на офицерика. Джават, что было для него совсем не характерно, все время угрюмо молчал и даже не ныл, как обычно, но сейчас явно хотел высказать все, что думает по поводу щеголеватого вида начальства, не побывавшего в бою. Тем не менее благоразумно смолчат. Кто окажется прав в подобной ситуации и кто именно получит порку за пререкания со старшим по званию, он прекрасно усвоил еще в училище.
— Помоги Тарику дойти до наших.
— Я сам могу, — возразил Тарик.
