– В-василия.
– Вася! К тебе пришли!
Совершенство черт, помноженное на идеал фигуры. Все в ней чудесно. И цвет волос, и прозрачность кожи, и томный, ласковый взгляд. И манера эта – придерживать отвороты рубашки.
И сама рубашка – байковая, в клеточку, явно мужская – сидит на незнакомке с очаровательной небрежностью.
Вась-Вася вышел в коридор, глянул на Дашку сумрачно и, вздохнув, буркнул:
– Привет.
– Привет. А я вот зашла. Ты трубку не брал. Я звонила, а ты не брал. Подумала, вдруг что случилось?
Например, внезапная любовь, прорезавшаяся на нейтральной территории чужой квартиры.
– Батарея села, – сухо ответил Вась-Вася.
– А… тогда ладно. Не представишь?
– Даша, это Лиза. Лиза, это Даша, – сказал Вась-Вася и руками развел, мол, извините, что так получилось. Извинять Дашка не собиралась. Она разглядывала девицу, которая была просто отвратительно хороша, и прикидывала, как бы повежливей откланяться.
Девица же глядела на Дашку с выражением незамутненного ужаса в очах фарфорово-небесного колера. И ресницами хлопала. Из округлившегося ротика донесся стон, и девица попятилась в глубь квартиры, а Вась-Вася, заступив Дашке дорогу – как будто она собиралась бросаться вдогонку! – извиняющимся тоном произнес:
– Я тебе потом объясню.
– Да чего уж тут… объяснять, – Дашка развернулась и вышла. Дверь она прикрыла аккуратненько и, спустившись на пролет, встала у окна, стояла минут пять, ожидая – выйдет или нет. Хотел бы объяснить – вышел бы. А раз нет, то и понятно.
– Ну и хрен с тобой, золотая рыбка, – сказала Дашка и, выловив в сумочке банку монпансье, открыла, пересчитала конфеты, закрыла и спрятала.
Ничего не хотелось.
Абсолютно.
Ягуар снова вернулся в тот день, когда ему не дали умереть. Он помнил, как лежал на берегу. Мягкий песок ласкал кожу, набегавшие волны касались пальцев левой руки и слизывали кровь с распоротых вен. Волна набегала белой, а убегала алой.
Ягуар смотрел.
Тогда у него было другое имя, потому что у всех людей бывают имена. И как у всех, это имя ничего не значило. Несколько звуков, нужных лишь затем, чтобы другие люди имели возможность обратиться.
Другие люди остались за краем леса.
А Ягуар умирал. Жизнь уходила медленно, пожалуй даже, слишком. В какой-то миг он заснул, а очнулся от прикосновения.
– Это не выход, – сказала тень, заслонившая солнце. – Вы ведь понимаете, что это – не выход?
Не тень – девушка. Очень тонкая и светлая. Наверное, приехала совсем недавно. На плечах ее – платок, разрисованный синими и лиловыми перьями. Ноги босы, руки прохладны.
– Я вызову врача! Вы меня понимаете? Врач? Доктор?
– Понимаю, – ответил Ягуар на русском. – Не надо.
– Вы крови много потеряли. И еще ожоги солнечные.
– Ерунда, – Ягуар схватился за ее руку, как за спасательный трос. – Солнце меня не обидит.
И это было правдой, не всей, ибо путь лишь начинал раскрываться, но уже тогда Ягуар усвоил – загар не для него. Он мог лежать сутками, смазываться всеми возможными кремами для загара, но кожа сохраняла отвратительную белизну. Изредка на ней возникали темно-красные пятна, которые зудели, но не сильно.
– Вы ведь пытались покончить с собой, – с упреком сказала девушка и потянула его, требуя подняться. Ягуар же не сумел, поэтому усадил девушку рядом и ответил:
– Пытался.
– Вены нужно резать не поперек, а вдоль. Только это все равно глупо.
– Почему?
– Ну… потому что вам кажется, будто жизнь плохая. А на самом деле она хорошая. И надо запомнить что-то из нее, что-то очень-очень хорошее, спрятать в сундук памяти и, когда станет плохо, вытянуть.
У нее продолговатое лицо с правильными чертами, несколько кукольное, и ярко-голубые глаза усугубляют это впечатление. Руки тонкие, и кожа светится, хотя ягуар знает – невозможно подобное.
– И что вы храните в своем сундуке?
Она указала на море.
– Разве оно не прекрасно? На небесах только и говорят, что о море. Как оно бесконечно прекрасно… О закате, который они видели… О том, как солнце, погружаясь в волны, стало алым, как кровь…
– И почувствовали, что море впитало энергию светила в себя, и солнце было укрощено, и огонь уже догорал в глубине[3].
– Вы тоже смотрели этот фильм? – ее глаза меняют цвет. С чего Ягуар взял, будто они голубые? Серые. Сизые. Цвета нефрита и морской волны, подмывающей горизонт. И стоит захотеть ей, как столпы небесные рухнут, и небо вместе с ними.
– Смотрел, – ответил Ягуар, прикладывая ладонь к груди. Сердце не работало. – Он великолепен.
– Я тоже так думаю, а… в общем, один человек считает, что этот фильм глупый.
Она вздохнула и обняла себя.
– Хотите я убью его? – Ягуар был уверен, что человек, о котором она говорит, – плохой. Он не способен видеть красоту.
– Вы?
– Я. Мне ведь терять нечего. Он умрет. Вы будете свободны. И вам не придется сбегать на пустой пляж, чтобы побыть в одиночестве. Чтобы посмотреть на море там, где никто не будет смеяться над вашей слабостью.
Ягуар потер запястье, размывая темную корку спекшейся крови. Умереть сегодня не вышло. Возможно, в этом имелся какой-то смысл.
– Вы говорите страшные вещи, – однако в голосе ее не было испуга или отвращения. – И ненужные. Я ведь просто могу уйти.
Ложь он почувствовал, как чувствовал ветер на своем лице и едкое прикосновение морской воды к ранам. Но Ягуар не разозлился. Он понимал, что его случайная знакомая лжет, сама того не понимая.
– У вас сил не хватит, – мягко заметил он. – Если бы хватило, вы бы его давно оставили. Синдром бездействия. Знаете, когда-то давно ученые, пытаясь понять психологию жертвы, устроили эксперимент. Они заперли собак в клетках и мучили током. Собаки никак не могли прервать мучения или убежать. Потом этих собак выпустили в большие вольеры. И уже там продолжили наносить удары.
– Это отвратительно!
– Отвратительно то, что ни одно животное не попыталось убежать. Собаки просто ложились и терпели.
Она расплакалась, и Ягуар проклял свой длинный язык. И беспомощность, потому что сейчас сам походил на такую вот собаку, растерянную и не знающую, как остановить пытку.
– Простите меня, – сказал он, подвигаясь к ней. – Простите меня, пожалуйста. Я не хотел делать вам больно. Я просто очень давно ни с кем не разговаривал и…
– И я тоже, – она улыбнулась сквозь слезы. – Люди вообще плохо умеют разговаривать друг с другом.
Ягуар согласился и обнял ее. Сидели. Смотрели на море. Молчали. Когда душная тропическая ночь легла на берег, Ягуар поцеловал ее, потому что не сделать это было бы преступлением.
Она была хрупка, как колибри в кошачьих лапах. Он был очень осторожен.
Она исчезла.
Он остался. И когда солнце вынырнуло из моря, понял, кто он есть на самом деле. Хотя по глупости еще
