В подъезде сидела консьержка, которая скользнула по удостоверению цепким злым взглядом. И таким же обогрела цепочку следов, оставленных Вась-Васей на мозаичном полу. Лестницу покрывала темно-синяя дорожка, на пролетах стояли высокие горшки с фикусами, и ярко-желтая, нарядная коляска у двери выглядела здесь уместно, как и резиновый мяч.
Московцев жил на пятом этаже. Вась-Вася нарочно поднимался по лестнице, привыкая к месту и настраиваясь на разговор. Остановился он перед солидной дверью. Полированное дерево поблескивало лаком, сияло кольцо в носу кованого льва, отсутствовал звонок.
Вась-Вася, вспомнив фильмы, ухватился за кольцо и, потянув, с силой впечатал в медную табличку. Звук вышел очень уж громким. А дверь вдруг подалась и приоткрылась.
– Эй, – Вась-Вася ногой поддал ее, раскрывая. – Эй! Есть кто живой?
Острый запах табака доминировал, приглушая характерную пороховую вонь. Внутри царил полумрак. С выбеленных стен на пришельца взирали уродливые маски. На огромном панно в зале древние люди приносили жертвы древним богам.
В спальне на точно таком же панно охотились ягуары.
В ванной комнате – летали колибри и бабочки.
Профессор сидел на унитазе, уткнувшись головой в стену. Часть черепной коробки отсутствовала. Влажное пятно на стене гармонировало с бледно-розовой, в желтоватых прожилках, плиткой. Воняло дерьмом. Штаны Московцева были опущены, а в полураскрытой ладони лежал мундштук, сигарета упала в лужу крови, и темные брызги ее покрыли все пространство санузла.
Вась-Вася дотянулся до шеи, проверил пульс, хотя надобности в том не было, и вызвал бригаду.
Ждал за порогом. Отчаянно жалел лишь о том, что курево закончилось. Но брать у покойника было как-то неудобно. Из головы не шло, что, сложись тот первый разговор иначе, убийства не произошло бы.
Позже, осматривая квартиру, Вась-Вася надолго остановился перед тем, самым первым из увиденных панно. Он рассматривал уродливое солнце и животных, наблюдавших за зверствами людей. Возвышались пирамиды. На их плоских вершинах синие человечки с уродливыми лицами приносили жертвы богам. Прорисованные в мельчайших деталях боги были отвратительны до содрогания, но Вась-Вася заставлял себя всматриваться в лица идолов. И постепенно из-под маски уродства проступила истинная сущность.
Боги древних были печальны.
Домой Вась-Вася вернулся поздно. Хотел переночевать у Дашки, но очнулся у собственного подъезда. Окна светились желтым, и Лизаветина тень проступала за вуалью тюлевой завесы. Лизавета стояла у окна. Ждала?
Когда-то мечталось, чтобы он вот так возвращался с работы, а она ждала. И встречала непременно с улыбкой. Мечта исполнилась. Правда, привкус у нее был горьким.
Лизавета вышла встречать в коридор и тапочки принесла. И, присев на табурет, она смотрела, как Вась-Вася переобувается, запихивает куртку в старый гардероб, как кидает шарф на оленьи рога, служащие вешалкой.
– Я ужин приготовила. Будешь? – спросила она, отворачиваясь. Лизавета старательно избегала прямых взглядов, и это злило.
Вась-Вася ведь не кричал на нее. Не ударил. Ничего вообще плохого не сделал. Чего она жмется?
– Буду, – буркнул он.
– Тогда руки помой. Я накрою.
Она ушла на кухню. Зазвенела посуда. Запахло сытно, съестным, как никогда не пахло у Дашки. И окрепшее чувство вины кольнуло под лопатку.
– Тебе посылку принесли, – крикнула Лизавета. – Я на телевизор положила.
– От кого?
Она не ответила, но Вась-Вася уже нашел фирменный конверт. Обратный адрес, выведенный каллиграфическим почерком, был знаком, как и фамилия отправителя.
Павел Егорович Московцев.
Внутри в прозрачном футляре лежал диск.
Вась-Вася заставил себя поесть. Вежливо поблагодарил за заботу. И получил вежливый же ответ.
– Чаю сделать? – поинтересовалась Лизавета, собирая грязную посуду в раковину.
– Сделай.
Она кивнула и включила воду, повернулась к Вась-Васе спиной: разговор окончен. И ладно, дела еще есть. Главное, чтобы этот чертов диск читался.
Опасения не подтвердились. Файл был один и запустился сразу. Сначала было слово.
– Полагаю, запись началась, – сказал компьютер голосом Московцева. – Надеюсь, у меня получится. С техникой я как-то не в ладах, но так и вправду быстрее.
Черный экран проигрывателя мигнул, и появилось изображение. Камера смотрела на серый пиджак, любовно обрисовывая лапчатый узор ткани, желтые пуговицы и булавку, заткнутую в лацкан. Затем изображение сместилось вверх, выхватив участок потолка с трещиной и белым пятном света, и вниз, на пол.
– Мне нужно многое рассказать вам. Надеюсь, успею.
– Идиот, – сказал Вась-Вася, хотя теперь Московцев точно не имел возможности слышать и ответить на обвинение.
– Конечно, хотелось бы надеяться, что сие послание не станет последним, написанным мною, но… некие обстоятельства заставляют меня усомниться в возможности личного разговора.
Что-то заскрипело, заскрежетало, и на экране появился профессор. Он выглядел утомленным и раздраженным. Всклоченные волосы, припухшие веки и пепел на рукаве.
– Эту запись я отправлю с курьером по двум адресам. Первый – ваш рабочий, второй – домашний. Уж простите, но пришлось нарушить личное пространство.
Он вытащил из кармана мундштук и сигареты.
– Также вынужден просить прощения за некоторую сумбурность моего рассказа. Эта история во многом личная, и отчасти потому я не посвятил вас сразу. Я хотел проверить информацию. – Московцев закурил, и дым застилал веб-камеру, смазывая изображение. – Я боялся повредить мальчику, ему и без того в жизни досталось… Одну минуту.
Пауза. Рука, накрывающая глазок. Картинка вздрагивает и становится на место. Теперь на экране черно-белая фотография. Мужчина и женщина в мужской одежде. Эти двое похожи друг на друга, как близнецы.
– Это Митенька и Инночка. Мои друзья. Мы со школы были вместе, а это значит многое. Сейчас дружба зачастую просто звук, а тогда… мы вместе поступили. Вместе учились, вытягивая друг друга. Я был самым слабеньким, бесталанным, и они изо всех сил старались сделать так, чтобы я не ощутил своей ущербности. Вы, наверное, думаете, что для истории таланты не нужны? Ошибаетесь. Наше прошлое – это состоявшаяся многомерность. Тысячи событий на каждом временном пласте, сотни тысяч связей. И лишь человек, обладающий врожденным даром, способен определить ту точку, которая изменила мир.
Лизавета принесла пепельницу и чай, поставила кружку на край стола, а сама присела на пуфик. Вась- Вася хотел было сказать, чтоб уходила, но глянул в ее лицо и передумал. Пускай остается.
– Наше настоящее – это следствие нашего прошлого. И только что я убедился в этом. Все началось тогда, в прошлом. Сложное было время, по-своему прекрасное, как мне теперь кажется, лучше того, в котором я оказался сейчас. Мы доучились в университете, поступили в аспирантуру. Митенька с Инночкой сыграли свадьбу. Нет, поверьте, не было никаких историй о третьем лишнем или тайной моей любви. Или уж тем паче о Митиной ревности. Ревнуют, когда сомневаются, а он верил Инночке, как себе. Больше, чем себе. Но я не о том. Мы занимались одним периодом, вы уж, верно, догадались, каким именно. Это сейчас древние ацтеки нужны лишь тем, кто желает пощекотать нервы рассказами об ужасах того времени. Мы же пытались понять, как вышло, что пара сотен европейцев уничтожили огромную империю. Это ведь нельзя объяснить ни наличием у Кортеса огнестрельного оружия, ни страхом перед лошадьми, каковой, между прочим, очень быстро исчез. Сейчас я думаю, что мешиков убили собственные боги, исполняя предсказание. Эпоха пятого солнца закончилась. Люди севера выстроили новый мир на костях старого. На небо взошло Шестое солнце, но народу мешиков не осталось места под его лучами. – Московцев шумно откашлялся и
